Он указал на стопку бумаг с расчетами.
— Мы нашли оптимальную пропорцию. И что самое главное, — продолжал он, и его глаза горели, — для детонации подходит обычный капсюль-детонатор с бикфордовым шнуром! Это значительно упрощает и удешевляет использование нашего продукта. Теперь главный вопрос — упаковка. Как нам это продавать? В мешках? В ящиках? Это неудобно и опасно.
Я ждал этого вопроса.
— Я думал об этом, — улыбнулся я. — Нужно делать твердые картонные трубки, гильзы. Прочные, пропитать парафином для защиты от влаги. В них и фасовать взрывчатую массу. Такие «шашки» можно будет использовать по отдельности для мелких работ или, что еще важнее, связывать несколько штук вместе для увеличения мощности взрыва. Это удобно, безопасно и практично.
Нобель на мгновение замер, его взгляд устремился в одну точку. Я видел, как в его гениальной голове инженера и химика эта простая идея мгновенно обретает плоть. Затем его лицо озарилось.
— Гениально! — выдохнул он. — Как всегда, все гениальное просто! Картонные патроны! Конечно! Это же очевидно! Господин Тарановский, это перевернет рынок! Ни у кого такого нет, и упаковку тоже надо запатентовать.
Мы еще около часа обсуждали детали, прикидывали объемы будущего производства. Нобель говорил о необходимости расширять завод, строить новые цеха. Я покинул его в самом приподнятом настроении. Пока мои враги пытались выбить меня из седла, я закладывал фундамент будущего, о котором они не могли и помыслить.
А пока… пока стоило разобраться с мелкими, но назойливыми проблемами. Такими, как Мышляев.
Я вернулся в отель ровно к обеду, в приподнятом настроении после визита к Нобелю. Моя промышленная империя обретала черты, а план мести был готов к исполнению. В холле, скрестив руки на груди, меня уже поджидал Изя.
— Идем, — коротко сказал я.
Мы уже собирались выходить, когда я бросил взгляд на дальний угол. Там, в глубоком кресле, устроился Степан Рекунов. Он не нес вахту, не стоял на страже. Он сидел, закинув ногу на ногу, и с самым невозмутимым видом читал какую-то газету. При нашем появлении он даже не сразу поднял голову, словно был не начальником охраны, а еще одним постояльцем.
Это тихое пренебрежение своими обязанностями разозлило меня. Я молча подошел к нему.
— Степан Митрофанович.
Он нехотя оторвался от чтения, заложив страницу пальцем, и поднял на меня спокойный, почти ленивый взгляд.
— Слушаю, господин Тарановский.
— Мы уходим. Мне нужен один из ваших людей. Для сопровождения.
На лице Рекунова мелькнула тень усмешки. Он явно ждал этого момента.
— Вот как? — с ехидцей протянул он, закрывая книгу. — А я уж думал, вы в столице и без нашей скромной помощи прекрасно справляетесь.
Я выдержал его тяжелый взгляд.
— Вы меня не так поняли, — холодно ответил я. — Он мне нужен не для охраны. А для присутствия.
Рекунов нахмурился, не сразу уловив смысл.
— Человек с крепкой наружностью за спиной производит правильное впечатление на нужных людей. Вы меня понимаете?
Теперь он понял. Я видел, как в его глазах вспыхнул огонек ярости. Я не просил его о защите, признавая свою слабость. Я требовал у него статиста для своего спектакля, низводя его и его людей до уровня прислуги.
Он сглотнул, борясь с желанием ответить дерзостью, но моя ледяная уверенность и статус делали свое дело. Он медленно встал, положив газету на столик.
— Будет, — наконец выдавил он, скрипнув зубами.
Он направился в номер, где были его люди, и через мгновение вернулся с молодым, крепко сбитым парнем, кажется, это был Федотов.
— Матвей! Будешь сопровождать господина Тарановского. И смотри в оба!
На что тот лишь молча кивнул.
Не удостоив Рекунова больше ни единым взглядом, я направился к выходу. Изя и растерянный охранник поспешили за мной.
В пролетке мы ехали на Гороховую. Доходный дом купца Яковлева был типичным петербургским строением: с величественным фасадом и грязноватой, гулкой парадной. В полутемном холле нас встретил сонный консьерж в поношенной ливрее, дремавший на потрепанном стуле.
— Куда, к кому? — проворчал он, недовольно глядя на нас.
Я, не говоря ни слова, молча сунул ему в руку хрустящую двадцатипятирублевую ассигнацию. Глаза консьержа полезли на лоб, сонливость с него слетела мгновенно.
— Решил вот навестить доброго друга Мышляева, — с легкой аристократической небрежностью произнес я, пока он прятал «беленькую» в карман. — Слышал, он нездоров нынче. Дома ли он?