Я откинулся на спинку кресла, оставив свои слова повисшими в гнетущей тишине. Мышляев молчал. Его напускная бравада исчезла, сменившись сосредоточенным, оценивающим взглядом хищника, который понял, что встретил другого, более крупного зверя. Наконец он справился с первым шоком, и его губы исказила злая усмешка. Он решил ответить, вернуть себе инициативу.
— Полагаете, что вы медведь? — Он оскалил зубы. — Что ж, на каждого зверя найдется свой охотник, господин Тарановский. Не забывайте об этом.
Я даже не сменил позы, продолжая расслабленно сидеть в кресле, и ответил совершенно спокойно, с легкой философской отстраненностью:
— Мы все смертны, улан. И вы, и я. Но, надо полагать, стреляю я ничуть не хуже вас. А может быть, и лучше. Так что не вы первый, не вы последний.
Я сделал паузу и с легкой, почти сочувственной улыбкой добавил:
— Вам еще повезло, господин Мышляев.
Это последнее замечание стало спусковым крючком. Напускное хладнокровие слетело с него, как дешевая позолота, и он взорвался.
— Повезло⁈ — выкрикнул он, начиная мерить шагами комнату и жестикулируя здоровой рукой. — Мне повезло⁈ Я ранен! И ранен не на дуэли, где все по чести, а в какой-то грязной драке! Неизвестно, как теперь срастутся кости, смогу ли я вообще держать в руке оружие! Моей репутации нанесен урон! Вся моя карьера теперь… — Он осекся, понимая, что в своем гневе говорит слишком много, раскрывая все свои страхи.
Я с той же вежливой улыбкой сочувственно кивнул.
— Действительно, очень печально.
В этот момент донесся тихий, но отчетливый смешок. Это не выдержал Изя.
Мышляев замер на полушаге. Он медленно, как на шарнирах, повернул голову и впился полным ненависти взглядом в моего друга. Его лицо побагровело от унижения. Одно дело — терпеть насмешки от равного противника, и совсем другое — от его прислуги, наверняка он думал что-то подобное.
Он сделал глубокий, прерывистый вдох, зажмурился на мгновение, силясь совладать с собой. Когда Мышляев снова открыл глаза и повернулся ко мне, в его взгляде уже не было ни спеси, ни гнева — только выжженная дотла усталость и деловая сухость. Он понял, что спорить и жаловаться бесполезно.
— Так чего вы хотели? — глухо произнес он. — Говорите. Или покиньте мой дом.
Я откинулся на спинку кресла, снова меняя тон с угрожающего на деловой.
— Я хочу нанять вас, улан. По вашему прямому профилю.
— С чего вы взяли, что я соглашусь иметь с вами дело? — фыркнул Мышляев.
Я посмотрел на него с преувеличенным, почти театральным сочувствием.
— С того, что вы будете хорошо вознаграждены. Я готов заплатить десять тысяч рублей. А также вы поправите свою репутацию, которая, как вы верно заметили, пострадала.
Он ошеломленно посмотрел на меня и начал мерить шагами комнату, обдумывая предложение. Его шаги были нервными и быстрыми. Наконец, словно у него подкосились ноги, он тяжело рухнул в кресло напротив.
— У меня сломана рука. — Он нашел практическое возражение, кивнув на перевязь. — И неизвестно, когда я поправлюсь.
— Я не спешу, — спокойно ответил я.
— Хорошо… — хрипло произнес он, не глядя на меня. — Я согласен. Кого?
Я снова позволил себе хищный оскал.
— Барона д’Онкло.
Мышляев тут же вскочил с кресла так резко, что вскрикнул от боли в раненой руке.
— Да вы сошли с ума⁈ — выдохнул он. — Вызвать на дуэль д’Онкло? Это не просто аристократ, это человек с огромными связями! Меня раздавят!
Я лишь удивленно вскинул бровь, словно искренне не понимая причины его волнения.
— А отчего нет? Я всегда отдаю долги, господин Мышляев. И если этот долг вернете за меня вы, это будет весьма показательно. Да и плачу я весьма щедро. А после смерти барона начнется дележка его состояния, и им будет не до вас.
Он смотрел на меня, и я видел, как в его голове идет лихорадочный подсчет. Для человека его склада и в его положении выбор был очевиден. Он медленно, тяжело опустился обратно в кресло, окончательно принимая свою новую роль.
— Я согласен, — глухо произнес он. — Десять тысяч. Плата вперед.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет. Всю плату получите лишь после оказанной услуги. После того как вызов будет брошен и принят.
Я встал, показывая, что торг окончен, и повернулся назад.
— Изя! Дай господину Мышляеву пятьсот рублей. На докторов и на лечение. Нужно, чтобы о раненом как следует позаботились.
На лице Изи тут же отразилось мучение. Он с таким страдальческим видом достал из своего саквояжа пачку ассигнаций, словно отрывал их от собственного сердца. С видимой неохотой он отсчитал требуемое и аккуратно положил на столик. В том, как он расставался с деньгами, видна была вся скорбь еврейского народа.