— Да как сказать… За три года все позабудут, в каком виде мы приняли общество. Будут ненужные вопросы, пойдут толки — за что, мол, этакий куш этому Тарановскому… Может, все-таки на год?
— В год не обернусь, — честно признался я. — Я же из приисков буду средства выколачивать. Пока добудешь, этот миллион!
Несколько мгновений Кокорев колебался, затем, крякнув и покраснев, ударил по столешнице пятерней.
— Ладно, уговорил! Без тебя все равно дело не сладится! Да и с обществом помогу, прииски — дело выгодное.
Он протянул мне руку, и я пожал ее. Если до этого мы просто помогали в общих, так сказать, интересах, то теперь наш союз стал более официальным.
Разговор с Кокоревым расставил все по своим местам, превратив туманные перспективы в четкий, выверенный план. Осталось всего ничего — вынуть кролика из шляпы, убедив великого князя радикально поменять своих бизнес-партнеров и все представления о развитии железнодорожного дела в России.
Войдя в свой номер, я сразу заметил на столике под светом одинокой масляной лампы небольшой белый конверт из дорогой рифленой бумаги. Взяв его, я тотчас отметил тонкий, изящный почерк. Сердце пропустило удар: это было оно! Вскрыв конверт, я нашел внутри лишь короткую записку в одну строчку, без каких-либо предисловий сообщавшую:
«Завтра, в два часа пополудни. Мраморный дворец. Он будет вас ждать».
Подписи не было, но она и не требовалась.
Завтра. Отлично!
И прежде всего разложил на столе все свои бумаги — оружие в предстоящей битве. Вот пухлая папка с проектом «Сибирского золота» — с картами, расчетами, чертежами паровых драг и описанием технологий гидродобычи. Рядом — официальное письмо сенатора Глебова, сухо и бесстрастно излагавшее факты вопивших злоупотреблений при выкупе земель под размещение Московско-Нижегородской железной дороги. И, наконец, третий, самый дерзкий документ — наш с Кокоревым небольшой проект переустройства Главного Общества Железных дорог. Я проработал всю ночь, выверяя каждое слово, каждую цифру, предвидя возможные вопросы и готовя на них ответы.
Утро застало меня за столом, с красными от бессонницы глазами, но с ясной головой. Как хорошо иметь молодое, выносливое тело!
День аудиенции начался с суеты, которую поднял Изя. Услышав новости, тут же бросился хлопотать вокруг меня, как будто я был юной дебютанткой перед первым «взрослым» балом.
— Так, сюртук — есть! Жилет — есть! Галстук… ой-вэй, этот узел никуда не годится! — причитал он, ловко перевязывая мне шейный платок на самой модный манер. — Ты должен выглядеть не просто хорошо, Курила, нет! Ты должен выглядеть как человек, которому можно доверить миллионы! Чтобы сам князь посмотрел на тебя и тотчас же захотел дать тебе много денег!
Развив бурную деятельность, он самолично начистил до блеска мои новые ботинки, положил в карман белоснежный платок, проверил, ровно ли сидит цилиндр. Его суетливость и неподдельная забота странным образом успокаивали меня, а советы показались весьма даже к месту:
— Курила, я тебя умоляю, только не веди там себя как медведь, который впервые увидел самовар! — причитал он, занимаясь моим гардеробом. — Запомни, как «Отче наш»: входишь — поклон. Не низкий, холопский, а со всем достоинством: легкий наклон головы и тела. В глаза ему не пялься, но и в пол не смотри — это признак или трусости, или дурных намерений. И ради всего святого, не говори первым! Жди, пока он к тебе обратится. Отвечай только на заданные вопросы, коротко и по существу, никаких лекций по паровым машинам или амагальмации золота! И не дай тебе бог повернуться к нему спиной! Отступать — только пятясь, как рак, даже если там начнется пожар! Понял? А то опозоришь не только себя, но и всю нашу компанию!
— Револьвер-то оставить не забудь, — буркнул Изя, видя, как я по привычке прячу его в кобуру.
Хлопнув себя по лбу, я снял кобуру с оружием, и, вооружившись бумагами, спустился вниз, где меня уже ждал экипаж. Василий Александрович сидел внутри, сосредоточенный и расфуфыренный, как франт, в отменном, тончайшего сукна сюртуке, с массивной золотой подвеской на жилете.
— С Богом, Владислав Антонович, — только и сказал он, когда я сел рядом.
Мы ехали молча. Под цоканье двух дюжин копыт карета наша катилась по петербургским улицам, а за окном проплывали строгие, классические фасады. Наконец мы свернули на Миллионную улицу и, проехав до Невы, остановились: перед нами возвышался великокняжеский Мраморный дворец.
Это здание, отделанное десятками сортов разноцветного мрамора, не подавляло своей мощью, как Зимний. Изысканный, холодноватый, он казался драгоценной шкатулкой, бережно и надежно хранящей свои тайны. У входа стояли часовые Конной гвардии в блестящих медных кирасах и касках с орлами; их лица с залихватскими кавалерийскими усами казались бесстрастными, как у статуй.