— Благодарю за компанию, господа, но фортуна — дама капризная, не стоит злоупотреблять ее расположением.
Оболенскому мой ход явно понравился.
— Мудро! — рассмеялся он. — А раз так, не угодно ли вам отобедать с нами? Мы как раз хотели в «Яр». Тамошние стерляди в шампанском способны воскресить и мертвеца!
— Я бы рад, господа. Составить вам компанию, но ехать уж больно далековато. К тому же «Яр», как я убедился, — такое место, куда легко зайти, но которое крайне трудно покинуть! — с сожалением отказался я.
— Владислав, тогда, может быть, заглянем к Оливье? — переглянувшись со спутниками, спросил князь. — Это много ближе, на углу Кузнецкого моста и Неглинной!
— Вполне! — согласился я.
Ресторан Люсьена Оливье оказался натуральным центром новой, буржуазной Москвы. Если Английский клуб дремал в объятиях аристократической традиции, то «Эрмитаж» кипел энергией денег и удовольствий. В просторном белоснежном зале, сверкающим хрусталем, серебром и крахмальной белизной скатертей, воздух был наполнен гулом сотен голосов, звоном бокалов и тонкими ароматами французской кухни. Публика за столиками радовала разнообразием, демонстрируя все типажи московского света: седовласые сановники в вицмундирах оживленно беседовали с купцами, а набриолиненные гвардейские офицеры в парадном любезничали с модными дамами в изысканных парижских туалетах.
— Вот она, жизнь! — провозгласил Оболенский, когда проворный официант уже наливал в наши бокалы ледяное «Клико». — Люблю это место, господа — тут все кипит, все как будто мчится вскачь!
— Кстати о скачках. Вчера был на ипподроме, господа, — подхватил гусар. — Поставил «беленькую» на Грома, жеребца Федора Ивановича. Скакал как бог, но у самого финиша его обошел какой-то английский жеребец, купленный Морозовым за бешеные деньги. Право слово, эти купцы скоро и жен себе из Англии начнут выписывать!
— Английские жены, по крайней мере, не так разорительны, как французские актрисы, — лениво протянул безусый юноша, разглядывая пузырьки в своем бокале. — Месье де Вальмон подарил мадемуазель Фифи из театра Корша карету. Она проездила на ней неделю и заявила, что рессоры слишком жесткие для ее нежной натуры. Теперь он заказывает ей новую!
— Фифи! — фыркнул Оболенский. — Господа, это же дурной тон. Ее прелести уже давно не стоят такого внимания. Вот Полина из цыганского хора… Она вчера так пела «Очи черные», что я едва не подарил ей свою тверскую деревеньку. Вовремя удержался, да и то лишь вспомнив, что она уже заложена!
Они расхохотались. Я сидел молча, попивая вино, и чувствовал себя антропологом, изучающим повадки экзотического племени. Эти люди, владевшие состояниями и громкими именами, жили в мире, где главной проблемой были жесткие рессоры кареты и заложенное имение. Прям как в 21 веке — стоит выпить в мужском кругу, как начинаются разговоры: тачки, бабы, гонки, понты…
— А вы, господин Тарановский, не находите, что женщины — самое невыгодное вложение капитала? — вдруг повернулся ко мне Оболенский.
Я сделал небольшой глоток, выигрывая время, чтобы придумать остроумный ответ.
— Отчего же, князь. Красивая женщина рядом — это прекрасная инвестиция в собственную репутацию. Проблема лишь в том, что дивиденды с этого капитала очень трудно закрепить за собой — не успеешь отвернуться, и вуаля, их уже получает кто-то другой!
Мой ответ вызвал новый взрыв хохота. Что ж, похоже, меня приняли за своего. Но, слушая их беззаботную болтовню, я думал о Кокореве. Вот он настоящий хищник этого мира, а не эти позолоченные птенцы. И разговор с ним потребует совсем других аргументов, нежели остроты о женщинах и лошадях.
— Да, делать такое вложение — все равно что ставить на дохлую лошадь! — неожиданно серьезно произнес молодой человек в штатском. — Стоит вам, господа, задуматься об ином приложении ваших средств. Иначе вы, господа, пожалуй, что и в прах разоритесь!
— Эх, Савва Иванович, все вы, купцы, о пользе да о барышах, — добродушно проворчал Оболенский. — Нет в вас должного аристократического легкомыслия! Вот мы с поручиком вчера проиграли в карты столько, что можно было бы построить версту твоей «чугунки». И что? Душа поет!
— Душа поет, а в кармане пусто, князь, — усмехнулся Савва. — А у меня наоборот. В кармане полно, а душа просит чего-то… этакого. Недавно был в Италии, — повернувшись ко мне, доверительно произнес он. — Воочию увидел их картины, статуи… Вот где настоящая жизнь, а не эта суета. Мечтаю когда-нибудь построить в Москве такой театр, чтобы все ахнули. С настоящей итальянской оперой, с лучшими художниками…