Кокорев остановился и посмотрел на меня с нескрываемым уважением.
— Хитер ты, Антоныч. Ох, хитер! Что ж, будь по-твоему. Скажу, что мы будем ждать удобного момента, когда акции просядут на дурных новостях. А уж как мы эти новости создаем — это наше с тобой дело. По рукам?
— По рукам, — сказал я.
Изя еще немного с нами посидел и ушел, а через полчаса и я покинул кабинет.
Кокорев, воодушевленный открывшимися перспективами, отправился составлять записку Штиглицу с просьбой о срочной встрече, а я вернулся в номер. Где Изя уже вовсю занимался делом, что-то выводил на листе отменной веленевой бумаги, видимо, для лучшего обзора разложенном на подоконнике. Рядом стояли пузырьки с разноцветными чернилами и прислоненная к оконному стеклу потрепанная книжица с готическим шрифтом.
— Что, Изя, осваиваешь искусство каллиграфии? — заинтересовался я, заглядывая ему через плечо.
— Тише, Курила, не мешай! — прошипел он, не отрываясь от своих занятий. — Искусству каллиграфии меня обучили раньше, чем я вылез из коротких штанишек! Ой-вэй, это будет не паспорт, это будет песня! Ода австрийской бюрократии! Смотри, какой орел! А какой вензель! Сам кронпринц Рудольф обзавидуется!
Я присмотрелся. На листе красовалась искусно выполненная копия герба Австрийской империи.
— Где ты этому научился? — не удержался я от вопроса.
— Ой, где-где… В Одессе! — небрежно махнул он рукой. — У нас на Малой Арнаутской любой мальчишка может нарисовать тебе диплом об окончании Сорбонны или купчую на половину Молдаванки. Невежественный люди называют это мастырить липу, а на самом деле это высокое искусство! Так, теперь подпись… Главное, чтобы она была неразборчивой и с росчерком, как будто ее ставил очень важный, но вечно пьяный чиновник. Вот так! Вуаля!
Он с гордостью откинулся на спинку стула, любуясь своим творчеством.
— Теперь осталось состарить бумагу чайной заваркой, положить для достоверности пару клякс — и можно поехать хоть к английской королеве. Она еще таки спасибо скажет за оказанную честь!
— Справишься за два дня? — спросил я.
— За два дня я тебе могу сделать паспорт на любое имя, с личной рекомендацией от герцога Веллингтона! — фыркнула Изя. — Ой-вэй, не мешай уже, дай человеку творить!
Оставив художника наедине со своими музами, я завалился спать.
И поутру после завтра отправился с Кокоревым на Английскую набережную, в особняк барона Штиглица. В отличие от первого моего визита, на этот раз мы были приняты почти без промедления. Имя Кокорева в деловых кругах действовало как волшебный ключ, отпирающий любые двери.
Барон встретил нас в своем неизменном строгом сюртуке, сухой и подтянутый, как старый прусский генерал. Он обратился ко мне как к старому знакомому и дружески пожал руку Кокореву.
— Чем обязаны, Василий Александрович? — спросил он без лишних предисловий, указывая нам на кресла. — Ваша записка была весьма интригующей!
Кокорев не стал ходить вокруг да около. Он грузно, как медведь, уселся в жалобно скрипнувшее под ним кресло и начал пламенную речь о бесчинствах иноземцев и о том, что пора наводить порядок.
— Бесчестно они поступают, Александр Людвигович, воистину бесчестно! — гудел он, энергично рубя воздух ребром ладони. — Казну грабят, народ обманывают, а главное — дело губят! Мы с вами, как промышленники, вложились в дорогу, чтобы она получила прибыль, грузы возила. А они прибыль себе в карман кладут еще до того, как поедет первый паровоз по рельсам!
Он выложил на стол отчет профессора Лаврова.
— Вот, извольте поглядеть. Ученый муж, не какой-нибудь кляузник, все по науке расписал. Мосты из сырого леса, вместо щебня-песок, рельсы недовешивают, шпалы скоро превратятся в труху… Не дорога, а одно посмешище! Не дай-то бог беда случится, так на кого пенять будем? На французов? А их уж и след простынет!
Штиглиц молча листал страницы, его сухие бескровные губы были плотно сжаты, а на лбу залегла жесткая складка. Видно было, что отчет производит на него впечатление. Но, как истинный банкир, он не спешил с выводами.
— Это серьезное обвинение, — проговорил он наконец, откладывая упор. — Но это лишь техническая экспертиза. Возможно, подрядчики допустили ошибку, возможно, имело место головотяпство… Но где доказательства злого умысла? Системного мошенничества?
Кокорев посмотрел на меня. Настал мой черед.
— Злой умысел есть, господин барон, — сказал я, доставая из своего портфеля еще одну бумагу. — И он задокументирован.