Он присел на край стола, его глаза довольно блестели.
— Короче говоря, есть один человечек: надворный советник Семен Аркадьевич Подсекин. Птичка невысокого полета, но сидит на очень теплой ветке — заведует Международным телеграфом на Почтамте. А у птички беда: проигрался подчистую в штосс.
— Тебе, что ли? Ох, герр Ротшильд, стол с зеленым сукном не доведет до добра!
— Не мне, к сожалению, — с сокрушенным видом ответил Изя, — а одному греку-ростовщику. Долг — пять тысяч. Грек уже пообещал отправить его по миру и написать жалобу на службу. Так что наш Семен Аркадьевич сейчас в таком состоянии, что за круглую сумму готов продать не только себя, но и родную матушку, если за нее хорошо заплатят.
Я прислушался, и в моей голове мгновенно начал выстраиваться новый, еще более дерзкий тактический ход. Изя, сам того не осознавая, дал мне в руки ключ.
— Ты уверен, что он на крючке? — спросил я.
— Курила, я тебя умоляю! — фыркнул Изя. — Я навел справки: у него три дочери на выданье, поместья нет, а жалованья — кот наплакал. Этот поц сейчас как перезревший плод: ткни пальцем — и он упадет тебе прямо в руки. Он готов на все. Абсолютно на все!
Я прошелся, борясь с вихрем одолевавших меня чувств. Раз он служит на телеграфе, то можно… Ох, как много всего можно устроить!
— Хорошо, Изя, — сказал я, останавливаясь. — Это ценно и очень своевременно. Я займусь этим господином лично, пока вы будете в Европе.
— Только будь с ним осторожен, — предупредила Изя. — Он труслив, как заяц. Его надо не пугать, а соблазнять. Повесь перед его носом морковку потолще, чтобы он забыл о страхе!
— Я учту, — произошло я. — Твоя задача — Лондон. Сделай все чисто!
— Не волнуйся, шеф, — подхватил он свой саквояж. — Когда «Колокол» зазвонит по этим французам, этот звон услышат по всему миру! Тю, вот и наш баркас. Поехали, Владимир Александрович!
Весело помахав нам, он испарился, оставив на открытом воздухе легкий аромат дорогого одеколона и флер неистребимого оптимизма. Кокорев, проводя его с взглядом, тоже поднялся.
— Ну, с Богом, Антоныч. Жду сигнала!
— Хорошо, Василий Александрович. Как только договоритесь с брокерами банкиров Перейра, тут же телеграфируйте. И готовьте мешки для денег. Они вам пригодятся!
Когда за ними закрылась дверь, я еще некоторое время постоял в тишине.
Пока две мои «торпеды» мирно плыли в Европу в каютах парохода «Принцесса Датская», я тоже не сидел сложа руки. Добыча золота в промышленных масштабах требовала нового, доселе нигде не выпускавшегося оборудования.
Список его был весьма велик. На досуге я накидал несколько эскизов нужного нам и теперь раздумывал, кому доверить конструирование и изготовление. Конечно, я уже сделал некоторые авансы Нобелю, но, будучи человеком прагматичным, рассчитывал доверить заказы тем, кто обеспечит лучшее качество и наиболее низкую стоимость. А выяснить это можно было лишь опытным путем — разместив заказы сразу у нескольких наиболее перспективных промышленников. Затем можно будет сравнить и дальше уже работать с тем, кто окажется наиболее исполнительным. Поэтому дни затишья перед биржевой бурей я потратил на визиты к петербургским промышленникам.
Мой первый визит был к человеку-легенде, Николаю Ивановичу Путилову. Я нашел его в литейном цеху завода. Воздух здесь был густым и тяжелым, как расплавленный металл; он пах раскаленным железом, угольной гарью и едким дымом. Сквозь полумрак, прорезанный снопами оранжевых искр от молотов и ослепительный белый свет льющегося из ковша чугуна виднелись закопченные фигуры рабочих, похожих на мифических гномов, творящих из огня и мифрила диковины невиданного мастерства.
Николай Иванович Путилов стоял среди них, отдавая какие-то распоряжения. Издали он показался мне похожим на вожака ватаги степных разбойников, атамана с серьгой в ухе, балагурящего у костра в окружении своей шайки лихих людей. Это был крупный — не тучный, а именно крупный, — кряжистый господин, весь из тугих мышц и жил. На нем не было ни сюртука, ни жилета — лишь простая рубаха, когда-то, видимо, белая, теперь же серая от копоти. Лишь с расстегнутым воротом и закатанными по самые локти рукавами, открывающими мощные, заросшие светлым волосом руки. На шее на простом шнурке болтался медный нательный крест, потемневший от пота и жара.
Его лицо оказалось под стать фигуре — широкое, обветренное, с непокорной рыжеватой бородой, кое-где опаленной искрами металла. Но главное — это его глаза, светлые, почти голубые, они горели такой неистовой энергией, которая, казалось, могла сама плавить металл.