— Товарищи, друзья… — голос Веснина дрогнул, — дорогие друзья! Что мог бы я сделать без вас? Успех в Москве — это ваш успех. Благодаря вашей самоотверженной работе наркоматом утверждено решение об организации серийного производства приборов. Большое спасибо вам, дорогие товарищи!
Веснину не терпелось прочесть письмо из Киева и тут же ответить, рассказать родным и о своем докладе в Академии наук, и о беседе с Орджоникидзе.
Но как только он сел за свой стол, к нему подошел Ваня Чикарьков:
— Владимир Сергеевич, вам много раз Мухартов Константин Ильич звонил. Он оставил свой телефон и просил меня, чтобы я сообщил, как только вы появитесь. Дело, говорит он, личное, важное, очень срочное.
Веснин взглянул на Чикарькова и понял, что тот не отойдет от стола до тех пор, пока поручение Мухартова Константина Ильича не будет выполнено.
— Позвони Косте, — сказал Веснин.
Когда Чикарьков соединил его с Мухартовым-младшим, Веснин узнал, что Наташа беспокоится о Валиных янтарях, которые остались у Муравейского.
— Наталья Георгиевна, — говорил Костя, — сообщила мне, что вам послано подробное письмо.
Чикарьков ушел. Веснин вынул из кармана оба письма и распечатал то, которое было от Наташи.
…Будь я тогда в гостинице на месте Вали, — писала Наташа, — я непременно дождалась бы, пока не стали бы удалять из номера тех, кто, по словам Михаила Григорьевича, подлежал удалению, и отправлять в милицию тех, кто, по его же словам, подлежит отправлению. А Валя растерялась, рассыпала янтари и убежала. Уезжая, она просила меня взять у Муравейского янтари. Михаил Григорьевич счел возможным увезти эту семейную реликвию Розановых в Ленинград. Убедительно прошу вас добыть у него янтари и срочно выслать их мне.
Веснин закусил губу. Кровь прилила к его щекам:
«Я виноват, я виноват…»
Он считал себя виноватым не только в том, что не позвонил Вале от Волковых тогда вечером, что не попытался позвонить ей с аэродрома, покидая Москву утром. Нет, вина его перед Валей была глубже, непоправимее…
Но Олег Леонидович Оленин уже стоял перед Весниным с пачкой бумаг, которые требовалось подписать немедленно. Бухгалтерия соглашалась оплатить эти счета только с личной подписью Веснина. Его неожиданная поездка на Восток поставила Оленина и все конструкторское бюро в затруднительное положение.
— Это надо учесть на будущее, — говорил Оленин.
— Наш уважаемый главбух Павел Иванович перемудрил в данном случае, — возразил Веснин, подписывая счета. — Вы ведь являетесь полноправным заместителем начальника КБ. Надо было показать в бухгалтерии приказ главка…
Оленин рассказал, что вся подводка в новом цехе закончена, печи смонтированы и что зажечь их можно было бы сегодня же вечером.
— Откровенно говоря, мы тут немного волнуемся, — сказал Оленин. — При продувке газопроводов и при первом зажигании печей надо соблюсти множество предосторожностей, а то, знаете, могут быть хлопки и даже взрыв. Кстати, я хотел у вас попросить сборник инструкций по энергохозяйству. Хочу еще раз прочесть все правила по газовым печам.
Веснин открыл ящик стола, достал сборник и сказал:
— Подождите, Олег Леонидович, я сам тут кое-что просмотрю. Через час я вам этот сборник принесу. — И Веснин сунул книгу в свой портфель.
Затем Оленин вручил Веснину папку текущей переписки.
— На все письма я отвечал сам, — сказал Оленин, — а это вам лично.
Он вынул из папки и положил на стол перед Весниным невскрытый конверт со штампом:
При всей своей деликатности и хорошем воспитании Оленин все же счел возможным спросить:
— С чем можно поздравить?
Веснин разорвал конверт. В нем было авторское свидетельство на Тиратронный прерыватель тока для контактной электросварки. Об этом прерывателе он совсем забыл. И об этом тоже стоит сообщить домой. Первое в жизни авторское свидетельство!
Когда Оленин отошел от его стола, Веснин вытащил наконец спешное киевское письмо, пролежавшее, судя по почтовому штемпелю, у него на квартире больше недели.
Родной ты наш Володенька! — писала младшая сестра. — Не обижайся на Веру. Она много раз пыталась написать тебе, но это оказалось ей не по силам.
Все эти дни солнце сияло так ярко, что мы с ней не смели выйти из комнаты. Нам горько было смотреть на такое до ужаса ясное небо. Сегодня с утра дождь. Все идут по улице серые, сгорбленные. По окнам, как слезы, бегут холодные, мутные капли… Ты уже догадался. Ты уже все понял сам. Мамы не стало. Она давно была безнадежно больна. Подчиняясь ее воле, мы не писали об этом тебе. Помочь ты бы не мог. Мама не хотела мешать твоей работе.