Поначалу, однако, в этот день всё шло нормально. Не лучше, не хуже — как обычно. Артисты выступали на передовой. Добирались до места долго и трудно. Приехали в период затишья между боями. Но и тут ничего особенно необычного. Такое бывало, и уже не раз.
Солдат собралось много. Сцена была сооружена саперами на совесть. Как обычно — грубовато, но прочно.
Концерт прошел замечательно. Махмуду пришлось на бис дважды повторять свою лихую цыганочку со всеми ее заходами и выходами и довольно рискованными шуточками (солдаты такое обожали). Несколько раз пришлось повторить пародию на Любовь Орлову — очень уж любили на фронте главную красавицу страны.
Весело было, шумно, все предчувствия и тревоги постепенно забылись, ушли.
Беда пришла позже. Не на передовой, где, казалось бы, сосредоточена главная опасность — враг ведь рядом! Там как раз все было нормально…
Махмуд уже ехал назад в открытом кузове грузовика ЗИС-5. Вся бригада отправилась раньше, а он, как самый молодой, был назначен сопровождающим, со всем багажом группы. Махмуд не возражал. Он чувствовал себя в кузове грузовика совсем неплохо, удобно устроившись между чемоданами на мягких узлах с костюмами и прочим реквизитом.
Вот когда выяснилось, что такое война. Вот когда узнал Махмуд, как внезапно может закончиться жизнь — даже и подумать ни о чем не успеешь. Он ведь правда ничего не увидел, не понял. Уже потом ему рассказали, что машину атаковал немецкий штурмовик, из тех, что отправляются на свободную охоту и летают над нашим тылом, атакуя все, что движется.
Фашист обнаружил их машину, обстрелял из пулеметов и сбросил бомбу. Грузовик скатился под откос, перевернулся, но, к счастью, не загорелся.
Махмуд всего этого не видел и не знал. Он помнил только, что внезапно мир перевернулся и стало темно, будто выключили свет.
Эта была тяжелая контузия. Водитель машины был убит наповал. Сидевший с ним рядом в кабине нынешний руководитель группы, тот самый седой красавец, который вместе с художественным руководителем ансамбля принимал Махмуда на работу, к счастью, уцелел. Это он вытащил юношу из-под горы вывалившихся чемоданов и узлов. Увидел, что он ранен, и перевязал имевшимися в санпакете бинтами.
Помощи пришлось ждать долго. Ничего и никого на дороге не появлялось. Дело в том, что в это время затишье кончилось. По всему фронту развернулись тяжелые бои. Раненых повезли в тыл сразу на многих машинах. Только тогда и удалось доставить в полевой госпиталь Махмуда.
Больше суток не спавший хирург осмотрел раненого и сказал, что ногу придется ампутировать. Хорошо, что рядом с Махмудом оказался руководитель группы, который начал умолять хирурга не делать ампутацию, потому что этот мальчик — артист. И не просто артист, а танцор, и при этом незаурядный.
Если бы сам хирург не вспомнил этого мальчишку (он присутствовал на том концерте и видел, как Махмуд бесподобно отплясывал цыганочку), то ампутация состоялась бы непременно. И про великого танцора Махмуда Эсамбаева никто уже никогда бы не узнал и не услышал…
Несмотря на то что боевая обстановка не позволяла хирургу задуматься хотя бы на минуту — раненые поступали беспрерывно, — он еще раз внимательно осмотрел Махмуда. Ничего хорошего доктор не увидел. То, что повреждена, притом практически безнадежно, крупная мышца ноги, было видно сразу, еще хуже было то, что началось нечто похожее на газовую гангрену, и тут нужно думать не о том, как спасти ногу, а о спасении жизни. Следовательно, должна быть произведена ампутация, причем чем раньше, тем лучше…
В этот момент хирург вспомнил о мази Вишневского. У него еще оставался небольшой запас…
«Ампутация» — первое, что услышал Махмуд, но не придал этому значение. Ему было так плохо, что он даже не подумал, к кому может относиться это слово. Он потерял много крови, по всей ноге разлилось тяжелое воспаление. Сознание возвращалось ненадолго и спутанно. Ненадолго вынырнув, он снова проваливался в темноту…
За сутки хирург сделал Махмуду несколько сложных, немыслимых, по сути, в полевой обстановке операций, пытаясь хоть частично сохранить мышцу ноги. Руководитель группы оставался при раненом, как верная медсестра, и обеспечил необходимый послеоперационный уход. Чудесная мазь Вишневского помогла избежать гангрены, как помогла она в те годы многим тысячам раненых.
Когда пришло время отправлять Махмуда в тыл (непосредственная угроза жизни миновала), полковой хирург сказал руководителю группы, что нужно молиться, чтобы мальчик выжил, а если выживет, то чтобы научился хотя бы как-то ходить… о танцах даже и мечтать не стоит.
В Грозном Махмуда вынесли из поезда на носилках. С этого времени он уже все ясно помнил и понимал.
Он понимал, что выжил и остальное будет зависеть от него. Он должен вернуться к танцам, иначе жизнь просто не имеет для него смысла.
Тут ему опять повезло — в какой уже раз за эти страшные дни.
Когда его привели домой, там гостила его бабушка, о которой он много знал, но до сих пор не видел, так как она жила в труднодоступном горном ауле. Там, у себя в горах, бабушка считалась великой травницей и еще, как говорили в народе, знахаркой.
Инвалид в двадцать лет. Таких тогда было много.
Отец молчал и хмурился. Вот ведь, как в сказке — было у отца три сына, остался один… да и тот, если даже выживет, станет калекой.
Нана Бикату целовала своего бедного мальчика и плакала.
Бабушка-знахарка бормотала заклинания и занималась своим таинственным знахарским ремеслом. В отвратительную серую плесень она, приговаривая заговорные слова, добавляла отвары горных трав, цветов, корней, грибов и этим ужасно пахнущим зельем мазала незаживающую рану.
Чего тут больше — тайного ведовства или древнего знания, — кто скажет, да и какое это имеет значение? Но через месяц раны стали заживать. Через два месяца Махмуд впервые попробовал пройти по комнате на костылях. Еще через месяц — начал делать зарядку и помаленьку растягивать мышцы поврежденной ноги. Зарядку он делал, плача навзрыд, сначала от бессилия, потом от боли, по три-четыре часа ежедневно…
Что тут еще можно сказать? Махмуд одолел беду и спас свою ногу.
Спасибо руководителю группы, не бросившего его в беде.
Спасибо неведомому армейскому хирургу.
Спасибо родной бабушке-знахарке.
Способность танцевать вернулась к Махмуду — а это значит, к нему вернулась и жизнь!
Директор Пятигорского театра музыкальной комедии С. Г. Ходос, помнивший Махмуда по выступлениям во фронтовых бригадах, предложил ему работать в труппе театра премьером.
Премьер — это звучит гордо! Махмуд был счастлив.
Однако первое выступление было для него едва ли не провальным. Ему тогда пришлось танцевать салонный танец с дамой — солисткой театра Зоей Зориной. На репетицию у них не было и двух дней, к тому же танцевать пришлось во фраке. Махмуд никак не мог понять, зачем нужен этот странный костюм с двумя смешными висячими хвостиками и едва прикрытым животом. Опять же непривычный жесткий стоячий воротник… Махмуд чувствовал себя стрекозой, наколотой на булавку. Несколько бесконечных минут продолжался этот танец, и когда он закончился, аплодисментов, к которым Махмуд уже начал привыкать, не последовало.
Когда в гримуборную, где спрятался едва не плачущий премьер, зашел директор театра Ходос, Махмуд не сомневался, что это его последние минуты в театре.
Однако директор только похлопал его по плечу:
— Не расстраивайся, это просто не твой танец.
Следующий выход Махмуда был в оперетте «Роз-Мари», где балетмейстер Макс Миксер поставил ему стремительный и яркий «Танец черного с белым», и тут зрители так долго и упорно аплодировали, что, нарушая ход спектакля, танец пришлось повторить дважды.
Махмуд успокоился. Теперь он и сам почувствовал себя премьером.
Дальше в репертуаре, как будто специально для Махмуда, шли оперетты с цыганскими, венгерскими, итальянскими танцами. Тут уж у Махмуда было немного соперников. Впрочем, и все другие, в том числе салонные танцы, он вскоре тоже освоил весьма прилично.