За пару месяцев Махмуд пришел в себя, научился двигать ящики и приобрел репутацию «своего парня». Даже сильно выпивающий Ольгин папаша примирился с новым квартирантом, хотя каким-то шестым родительским чувством знал, что напрасно его командирша-дочка надеется прибрать гарного хлопца к рукам.
После того как Махмуд пришел в себя и почувствовал силу, он явился в колхозный Дом культуры. Там он обнаружил заведующего клубом дядю Васю Фомина, который давненько уже скучал без дела, и попросил его сыграть цыганочку. Дядя Вася без долгих уговоров вынул инструмент из чехла и растянул меха. Баянист он был профессиональный. Тут Махмуд показал изумленному заведующему сельской культурой, что он умеет делать на сцене.
Через месяц Махмуд стал кумиром деревенской молодежи. Его приглашали на дни рождения, на редкие пока (мало вернулось с войны мужчин, а мальчишки еще не подросли) свадьбы, да и на все другие праздники, которые советская власть разрешала праздновать.
В конце концов, голова (председатель) колхоза — толстый и веселый хохол, сильно похожий на запорожца Тараса Бульбу, — решил, что такого красавца-плясуна следует показать всему остальному миру. В душе голова был большим поклонником искусства и меценатом. Под личную ответственность он взял Махмуда с собой в Караганду (напомним, что самому спецпереселенцу без специального разрешения никуда выехать было невозможно).
В Караганде они зашли в музыкальный театр, где Махмуд показал рекомендательное письмо директора Пятигорского театра музыкальной комедии С. Г. Ходоса. Письмо, как и ожидалось, подействовало безотказно, Махмуда решили зачислить в труппу без просмотра. Однако, когда узнали, что он чеченец, притормозили. До сих пор ни одного спецпереселенца в театрах Казахстана не было ни на каких должностях. Тут было о чем задуматься. И хочется взять, да страшно. Кто может сказать, как всемогущие органы отнесутся к такому самоуправству? Не сочтут ли это укрывательством «врага народа», за которое положено пять лет лагерей?
Всё же его решились взять — временно, по договору. Тут и национальность указывать не надо. Если работники органов начнут задавать вопросы, можно прикинуться наивными и сказать, что сами ничего толком не знали…
Расчет оправдался. Махмуд вполне сносно выступал в новых, совершенно незнакомых ему пьесах и ролях, да ему и посоветовали поначалу особенно не выделяться. Пусть люди помаленьку привыкают…
Жизнь налаживалась, и вскоре Махмуд встретился с первой своей почти что женой.
Ее звали Маргарита Бели. Весьма симпатичная девица, настоящее чудо интернационализма — мать немка, отец азербайджанец. Оба родителя — врачи-гинекологи, в недавнем прошлом известные и процветающие. Высланы в Казахстан еще в начале войны вместе со всеми поволжскими немцами. Жили они нелегальными абортами. Времена были жесткие, все знали, что если за таким делом поймают — тюрьма до конца дней, а то и расстрел. Но и аборты кому-то делать нужно. Не только ведь простые неосмотрительные гражданки, но и важные начальственные дамы очень нуждались в умелых руках и неболтливых языках ссыльных гинекологов. Нуждались порой очень и очень. Так что жила ссыльная семья дамских врачей в целом очень даже неплохо. Были они к тому же завзятыми театралами, не пропускающими ни одной премьеры в местном театре.
У единственной их дочки Маргариты имелось всё, о чем может мечтать девица на выданье. Две шубы — одна из норки, другая из голубого ферганского каракуля, красивые платья, туфли на высоком каблуке и весьма неплохие драгоценности. Имелись, конечно, и поклонники. Вот только не было среди них подходящего мужчины, которым можно было бы гордиться, как солидной бриллиантовой брошью. Махмуд на роль достойного мужа в целом подходил — артист! Не исключено, что со временем его возьмут в театр на постоянную работу. Что спецпереселенец, не так уж и страшно. У родителей имелись полезные связи, и тут возможно было после свадьбы ситуацию поправить. Но когда Махмуд узнал из разговоров (его уже считали своим и почти не стеснялись), откуда берется гинекологическое благополучие, ему это сильно не понравилось. Он быстро собрал вещички — их у него тогда было совсем немного — и в прямом смысле слова выскочил в окно.
Так что первая, совсем уж было сложившаяся женитьба не состоялась.
Убежал Махмуд довольно далеко от Караганды и оказался в столице Киргизии — замечательно красивом, зеленом и тихом городе Фрунзе, ныне Бишкеке. Он, конечно, очень сильно рисковал. Если бы во время весьма неблизкой поездки из Караганды во Фрунзе он кому-то (проводникам, милиционерам, контролерам, да просто бдительным соседям) показался подозрительным, этот вояж мог бы стоить ему двадцати лет лагерей. К счастью, обошлось. Выглядел он тогда вполне респектабельно, одет был прилично, держался спокойно и уверенно.
Приехав во Фрунзе, Махмуд прямо с вокзала отправился в республиканский театр оперы и балета, где показал безотказное письмо С. Г. Ходоса, благодаря чему не был сдан в милицию, а, наоборот, принят в балетную труппу. Заметим, что для этого руководству театра пришлось провести очень непростую операцию — оформить задним числом перевод Махмуда из карагандинского театра в свою труппу и провести эти документы через соответствующие властные структуры.
В Киргизском театре оперы и балета Махмуд наконец-то встал к балетному станку. С ним начали работать профессиональные балетмейстеры и хореографы. Именно здесь он стал во всей сложности и многообразии постигать бесконечно сложный мир классического балета.
Спустя несколько месяцев он уже участвовал во всех основных постановках театра. Вскоре уже никто из его опытных коллег не мог лучше исполнить испанский танец из «Лебединого озера», а венгерский из «Раймонды» в его исполнении всегда сопровождался бурными овациями.
Появились у Махмуда поклонники, старавшиеся не пропускать спектаклей, в которых он танцевал. Среди них были и чеченцы — люди, которым, несмотря на свою национальность, удалось неплохо устроиться в столице Киргизии. В основном, конечно, в силу нужной профессии. Ведь среди спецпереселенцев были инженеры, бухгалтеры, опытные преподаватели и ученые различных специальностей. Они при любой возможности приходили на спектакли посмотреть на своего талантливого земляка. Махмуд, конечно, тоже сразу примечал их среди других зрителей. Известное дело, чеченец чеченца видит издалека.
Постепенно завязывались добрые отношения. Чеченцы сочувствовали ему. Они прекрасно понимали беду Махмуда — он до сих пор не мог найти даже самых приблизительных следов своих родных. Без всяких просьб с его стороны они, каждый в силу своих возможностей, старались помочь. И вот наконец Махмуду передали, что некий старик чеченец по фамилии Эсамбаев (кажется, с женой) живет в поселке Мерке. Мерке — это маленький степной аул, затерянный между Джамбулом и Фрунзе.
Эти же чеченцы помогли Махмуду получить разрешение на поездку к отцу. Махмуд оформил в театре отпуск на три дня за свой счет и взял билет до станции Мерке. В небольшой чемодан он без труда уложил всё необходимое. Тут были в основном продукты и теплые вещи. Махмуд не знал, что будет нужно, и вообще не был уверен в том, что увидит отца или мать. Эсамбаев — не такая уж редкая фамилия у чеченцев, а имени его доброжелателям так и не удалось узнать. «Даже если просто родственник, хотя бы и дальний, всё равно хорошо», — успокаивал себя Махмуд. Он боялся верить, боялся спугнуть такую долгожданную, такую зыбкую надежду…
Станция Мерке — несколько старых одноэтажных домиков и покосившихся черных сараев, разбросанных возле железнодорожных путей. Неужели это и есть весь поселок?
Невдалеке от платформы возле семафора виднелся переезд с полосатым шлагбаумом, возле него будка стрелочника. Неприкаянно, грустно и безлюдно было тут, на безвестном степном полустанке, продутом насквозь пронзительными степными ветрами.