Но ведь он никуда и не прятался, не пытался скрыться, не уезжал. Махмуд каждый вечер выходил на сцену республиканского театра, и любой представитель комендатуры при желании мог прийти и засвидетельствовать наличие своего подопечного…
Хотя Махмуду почти исполнилось тридцать, а это возраст вполне взрослого мужчины, он по-прежнему оставался ребенком в душе. Ребенком, который никогда не поверит, что люди могут быть так бездушны и беспощадны.
Люди из комендатуры действительно не замедлили приехать в театр. Но не для того, чтобы убедиться, что спецпереселенец М. А. Эсамбаев никуда не скрылся, и уж, конечно, не для того, чтобы полюбоваться, как замечательно он танцует в «Лебедином озере». Они просто забрали исполнителя партии Ротбарта и на все отчаянные вопросы руководства театра ответили только, что всё станет ясно после проверки.
Через несколько дней Махмуд Эсамбаев оказался вовсе не в театре, как ожидал, а в продуваемом степными ветрами телячьем вагоне специального железнодорожного состава, в котором он и еще несколько сотен отловленных бдительными органами «врагов народа» отправлялись на один из островов бескрайнего «архипелага ГУЛАГ».
Остров, на который неласковая судьба забросила молодого солиста балета, назывался леспромхоз Бурундай. Здесь Махмуду предстояло обдумать свои «преступные деяния», освоить новую профессию лесоруба и попытаться выжить в условиях, которые в принципе не были совместимы с такой возможностью.
Эти дни были нелегкими и для Нины.
— Меня забрали в НКВД, — рассказывала она позже, — и на первом же допросе объявили, что муж якобы мне постоянно изменяет и поэтому я должна от него официально отказаться. Я тогда объяснила, что мои с мужем отношения никаким образом не могут касаться НКВД и отказываться от мужа я не собираюсь. Тогда мне уже без всяких подходов объявили, что возьмут меня и всю мою семью на спецучет.
«Мне свобода без моего мужа не нужна, — сказала тогда Нина, — и не пытайтесь убедить меня, что он плохой человек. Я всегда и во всем чувствовала его доброту и заботу».
— Восемь часов меня держали в сыром и темном подвале, — вспоминала она, — и всё это время я не могла даже сообщить домой, что дочка Стелла осталась одна.
В другой раз Нину продержали в подвале двенадцать часов. Ей говорили — отказывайся от мужа, иначе сдохнешь тут в подвале с крысами, а твой Махмуд всё равно больше не будет танцевать. Она ответила: «Он всегда и везде будет танцевать, даже бесплатно и просто на улице, а люди будут смотреть и радоваться».
Как только ее выпустили, она отправила письмо Сталину. В письме она сообщала, что арестованный по явному недоразумению ее муж — артист Киргизского государственного театра Махмуд Алисултанович Эсамбаев является, несмотря на свою молодость (ему не исполнилось и тридцати лет), ведущим солистом балетной труппы. Его необычайную одаренность отметила великая балерина, народная артистка СССР, лауреат Государственных премий Галина Уланова…
Нина писала, что единственным прегрешением ее мужа является то, что он, обязанный, как спецпереселенец, регулярно отмечаться в комендатуре, не сделал этого вовремя. Случилось это только потому, что он был очень занят на работе. Но при этом он ни города, ни квартиры, ни театра, где работает, не покидал. Не забыла она упомянуть и отца Махмуда, красного партизана Алисултана Эсамбаева, который еще в Гражданскую войну устанавливал советскую власть на Кавказе. Написала и о том, что сам Махмуд был ранен на передовой во время участия во фронтовом концерте…
В заключение Нина выражала уверенность, что товарищ Сталин поймет ее чувства и восстановит справедливость.
Следует заметить, что в послевоенное время всем было хорошо известно, что писать письма товарищу Сталину не только бесполезно, но и очень опасно. Чаще всего такие письма не проходили дальше ближайшего оперуполномоченного КГБ, который вовсе не желал, чтобы жалобы на его работу попадали пусть даже и не к Сталину, а к его московскому начальству. И потому незамедлительно отправлял своих сотрудников по указанному на конверте обратному адресу. После чего все вставало на привычные места…
Однако сейчас стали известны случаи (их было немного), когда письма все же доходили до самого адресата, и тогда… тогда никто не мог предположить, что может случиться.
В этот раз то ли органы прозевали, то ли по иной какой-то причине, но письмо Нины миновало уполномоченных КГБ в Киргизии и попало в Москву. По какому-то неведомому нам стечению обстоятельств письмо оказалось на письменном столе человека, который одним мимолетным движением мог изменять течение жизни и решать судьбы не только людей, но и целых народов, на одной шестой части земной поверхности.
Синий карандаш — жизнь. Красный — смерть.
К какому карандашу потянется короткопалая страшная рука? Этого никто не мог знать. И, пожалуй, особенно трудно это было сделать в начале пятидесятых годов, когда земля зашаталась под ногами самых, казалось бы, близких и верных соратников, повязанных с Хозяином кровью миллионов людей. Под ударом оказались и несменяемый Молотов, и даже сам Лаврентий Берия! Сталин начинал кардинальную чистку на самых верхних этажах власти, приуроченную к новой компании искоренения врагов народа, начатую жутким «делом врачей».
Именно в это время среди множества документов — проектов и постановлений, стенограмм, докладов и доносов — на столе вождя оказалось письмо молодой женщины. Нина пыталась защитить своего мужа, балетного танцовщика, от неоправданно жестокой меры местного управления КГБ. Почему неоправданно? Режим-то нарушен! Исключительно одаренный танцовщик… Кто это может подтвердить? Он сам, товарищ Сталин, лично этого Эсамбаева никогда не видел, но Галина Уланова… Сама Уланова, оказывается, отметила его необычайную одаренность!..
Теперь уже никто не узнает, как на самом деле было прочитано это письмо. Какие мысли и чувства вызвало оно у непредсказуемого человека в полувоенном френче…
Известно только, что рука, подписавшая до этого великое множество расстрельных списков с десятками и сотнями тысяч фамилий (среди которых были и очень-очень известные), взяла почему-то не красный, а синий карандаш и через весь листок в косую строчку написала: «Освободить».
Через неделю худой, как спичка, с разбитыми в кровь руками и телом, покрытым множеством ссадин и синяков, Махмуд Эсамбаев вышел из поезда на вокзале во Фрунзе. Обнял встречавшую его жену, и они заплакали… так бывает, когда смеяться и ликовать нет сил, когда от счастья можно только плакать…
Законченная было (уже не в первый раз) жизнь великого танцора, против всяческих правил, продолжилась…
Когда вернувшегося из лагеря Махмуда спрашивали, где он почти два месяца пропадал, Махмуд отвечал: «На курорте… ревматизм лечил».
— Ну и как, — спрашивали его, — удалось вылечить?
— А вот смотрите, — отвечал он и легко закладывал ногу за голову.
5 марта 1953 года великий вождь и учитель умер.
О том, что сам Сталин спас его, Махмуд долгое время не подозревал. О своем письме Нина расскажет ему только через несколько лет.
Жизнь неслась дальше. Махмуд и не заметил, как ему стукнуло тридцать.
Вот приветственный адрес, поднесенный ему к юбилею товарищами по цеху:
«Дорогой Махмуд Эсамбаев!
Специальная делегация работников искусства приветствует тебя и поздравляет со славным тридцатилетием!
30 лет назад, 15 июля 1924 года, все мы не подозревали, что на свет появился товарищ и друг нашего театра, балагур, весельчак и замечательный танцор.
Мы говорим «товарищ и друг», потому что ежедневно с 11 утра и до 3 часов дня ты с нами на репетиции и с 8 вечера до 12 часов ночи ты с нами на спектакле. Мы говорим «балагур и весельчак», потому что ты способен говорить много, весело и остроумно. «Замечательный танцор», потому что мы еще не видели, как ты ходишь по земле. Танец стал твоей жизнью, а жизнь твоя стала сплошным танцем.