Тарас Бульба, Гирей, Композитор, Злой гений — роли и партии, о которых лучшие театроведы и историки напишут много хороших книг. Люди необъятной нашей земли — от Балтийского моря до Иссык-Куля, от Риги до Кара-Балты — склоняют свои головы, услышав стук твоих кастаньет. Из 300 тысяч населения города Фрунзе 299 999 человек лично приветствуют тебя, наш общий друг!»
В Киргизии Махмуда Эсамбаева полюбили навсегда. Здесь его считали своим и приветствовали как своего, родного, даже спустя десятки лет.
Вот телеграмма, направленная М. Эсамбаеву от имени народа и правительства республики:
«Мы высоко ценим ваш вклад в развитие киргизского балета. Вы заслуженно удостоены звания народного артиста Киргизской ССР. Вы являетесь одним из видных представителей советской хореографии, блистательным мастером танца, родным, любимым артистом киргизского народа».
Вспоминает Хажбикар Боков: «Рассказывая о своей семье, Махмуд шутил, что он — зять великого армянского народа, а Нина — сноха великого чеченского. Этот интернационализм в семье идет от отца, который был женат много раз (Махмуд иногда, таинственно оглядываясь, говорил шепотом, что никак не меньше десяти). Далеко не первая жена Алисултана, мать Махмуда Бикату, была чеченкой. После нее была одесская еврейка Софочка, а еще и еще… Ну полный интернационал!
Жена Махмуда Нина Аркадьевна создавала в доме атмосферу доброжелательности. У нее была обаятельная добрая улыбка и стремление как можно лучше принять многочисленных друзей и знакомых ее по-горски гостеприимного мужа. Приходить к ним было настоящим удовольствием.
Бог не дал им много детей. Родилась одна дочка — Стелла. Прекрасная, умная и одаренная девочка…
Грозненская квартира Махмуда представляла собой настоящий музей. Все стены, полки, этажерки, все места, куда можно что-то поставить или повесить, всё было занято подарками. Он получал их в огромном количестве, и казалось, должен совершенно потерять им счет. Ничего подобного. Стоило спросить его о любом, который тебя заинтересовал, и ты получал подробный, а зачастую и очень занимательный рассказ о том, как этот предмет попал в его квартиру и что он означает.
Среди подарков было много национальных костюмов, которые ему дарили во время гастролей по республикам СССР, а потом и по всему миру. Национальные костюмы были ему особенно дороги, потому что помогали создавать его уникальную программу «Танцы народов мира». Многие из этих костюмов он использовал на сцене. Махмуд знал об этих костюмах всё, объяснял смысл любого узора, вставки, вышивки. И опять горько жалею о том, что не имел в те времена возможности (да и не догадывался) записывать эти его рассказы. В них было присущее ему понимание объединяющего всех языка культуры. Получилась бы бесценная по нынешним временам книга о всечеловеческом понимании красоты…
У Пады, старшей сестры Махмуда, были дети. Я лично знаком с племянниками Махмуда, которые нередко приезжали к дяде в Москву. Сейчас Саид-Абдул и Саид-Магомет Эсамбаевы сами известные люди и высокие профессионалы в области медицины и боевых искусств. Братья создали в Одинцове пансионат «Лесной городок», где лечат и обучают всех желающих. Они же являются учредителями «Всемирного благотворительного фонда Махмуда Эсамбаева». Благодаря им в Лесном городке в Московской области установлен памятник М. Эсамбаеву и одна из улиц названа его именем.
Других братьев и сестер (живых) в то время у Махмуда не было, даже и от других жен Алисултана. Иначе я непременно бы с ними познакомился. У чеченцев все дети одного отца считаются родными, как если бы родились от одной матери.
Когда я познакомился с Махмудом, он был уже признанным артистом и отец приходил на его выступления, любовался тем, как сын танцует.
Мне казалось, что, даже признав за Махмудом право танцевать, он все-таки не считал балет достойной профессией для мужчины. Это, на его взгляд, было развлечение. В душе он по-прежнему хотел, чтобы его сын получил уважаемую профессию и высокую ученость. Самым высоким, что он мог представить себе, была профессия судьи. Тут нужно знать психологию чеченцев. Для них человек, который имеет столь высокую ученость и признание, что получает право разрешать сложные вопросы, возникающие между людьми, — это высочайшее призвание и признание. Алисултану, конечно, хотелось, чтобы его любимый и единственный сын был именно таким человеком.
Много позже (Алисултан жил долго) он все-таки убедился, что его сын при помощи своих чудесных танцев добился признания не только среди чеченцев, но и среди других народов СССР и даже всего мира, а слава его так велика, что подобного не смог бы добиться даже самый ученый и мудрый судья. Только тогда, под самый конец жизни, старый партизан успокоился.
Алисултан умер счастливым, потому что полностью поверил в выдающийся талант своего сына и не только поверил, но и начал искренне гордиться им.
Для Махмуда это отцовское признание было великой радостью.
Кстати, я прекрасно понимаю Махмуда, потому что таким же упрямым и властным человеком был мой отец, который, как и Алисултан, прожил больше ста лет. Махмуд хорошо знал моего отца. Они очень любили, сидя на лавочке под окном, беседовать на серьезные и даже философские (о жизни и смерти, добре и зле) темы.
Как-то накануне столетия я спросил отца, что ему подарить на его замечательный праздник. Тут ведь не отделаешься чем-то заурядным. Тогда мой столетний папочка сильно удивил меня.
— Что тебе подарить, отец? — спросил я.
— Подари мне коня, — ответил он. — Только не какую-нибудь сонную клячу, а хорошего резвого коня.
— Зачем тебе конь? — удивился я и представил себе нелепую картину — столетнего мужчину на резвом коне.
— Как зачем?! К сестрам мне надо поехать, к детям, столько уже лет ни у кого из них не был. На хорошей, резвой лошадке я их всех навестить смогу.
Надо сказать, что, кроме прочего, в советские времена делать такие дорогие подарки было не принято. Считалось, что таким образом человек как бы заносится перед земляками. Но я подумал: «Сто лет все-таки! Нельзя обижать человека!»
— Хорошо, отец, — сказал я. — Куплю тебе лошадь.
И тут мама…
У нас, вайнахов, женщины в мужских разговорах не участвуют, по традиции такое не принято. Однако это вовсе не значит, что они этих разговоров не слушают. Слушают, и очень внимательно.
Как только я пообещал купить коня, мама выскочила с кухни и решительно подошла к нам.
Мама у нас маленькая, отцу чуть выше плеча, и худенькая, как девочка.
Она встала перед отцом, уперши в бока кулачки, и грозно спросила:
— Это какая еще резвая лошадь тебе понадобилась на старости лет?!
Потом повернулась ко мне:
— Не вздумай покупать лошадь! Это что же, я должна буду сажать его на этого коня, а потом еще и снимать?
Махмуд потом до слез смеялся, когда показывал, как она, маленькая, точно подросток, сердито и очень выразительно показывала, как будет сажать и снимать с коня своего столетнего, да при этом еще такого большого и тяжелого мужа.
Отец тоже почувствовал курьезность ситуации и, улыбнувшись, пожаловался нам:
— Вы только посмотрите, кажется, эта женщина и правда собирается сажать меня на коня?
Однако мама шутить не думала и спросила меня:
— Ты что, не понимаешь, отец наш уже немолодой джигит! Что ты будешь потом говорить, если он упадет с коня и разобьется? Никаких лошадей не будет! Понятно? Это я вам сказала!
Вопрос был решен.
По правде говоря, в душе я почувствовал облегчение. Во-первых, действительно не следует столетнему джигиту скакать на горячем коне. Мама права — такая поездка может плохо кончиться. Да и ни к чему давать повод недоброжелателям говорить: смотрите-ка, какие богатые, коня старику купили! Я был тогда партийным работником, и мне не хотелось таким вот образом выделяться среди знающих меня людей.