Это была какая-то ослепительная вспышка, после которой всё стало понятно. Да, всё это хорошо знакомо ему, спецпереселенцу Махмуду Эсамбаеву: шаг влево, шаг вправо…
Да, это и будет побег!
Он возвращается на Кавказ! И никто на целом свете, даже неизбежность гибели, не сможет помешать ему…
Танец будет называться «Легенда о кровной мести»… нет, просто «Легенда».
Первое придуманное им движение нового танца, вернее, не танца даже, а целой пьесы, одной из многих, которые он будет сочинять потом, стало ключом. Оно открыло бездонный ларец воспоминаний. Махмуд снова был мальчиком, танцующим лезгинку на окраине аула Старые Атаги. Он явственно слышал хрипловатую дудочку, на которой дедушка Михо подыгрывал ему.
Он был счастлив, как тот молодой горец, о котором рассказывал собравшимся вокруг него мальчикам старый пастух… Он был беззаботен и весел, он шел с верным товарищем охотиться на туров, жизнь раскрывалась перед ним как покрытый весенними цветами луг…
— Человеку не суждено знать своего будущего, — сказал тогда старый Михо. — На этой охоте молодой горец убил своего друга. Случайный выстрел — но не было свидетелей, и молодой охотник не мог оправдаться перед родными и близкими убитого. Только что он был счастливым человеком и вот в одно мгновение стал изгоем. Он вне закона, и каждый родственник погибшего должен будет убить его, где бы ни встретил.
Что оставалось делать? Юноша покидает родину и скитается по миру. Земля большая, тут легко затеряться. Он хороший работник и добрый человек, многое умеет делать и без труда находит работу и доброе признание среди людей. Вот только нигде не может остановиться надолго. Ведь его ищут. Ищут упорно и неотступно. У него нет постоянного дома, нет семьи, он бесприютен и несется по мертвой земле, как сорванный ветром куст перекати-поля.
Прошли годы. Юноша стал мужчиной. Он устал от вечных скитаний, но еще больше он устал от неотступной тоски. Махнув рукой на все опасности, он решает вернуться на родину.
И вот он в знакомых краях. Идет по узкой горной тропе. С высоты перевала видит родной аул.
Навстречу идет человек. Приближается…
Это родной брат убитого!
И хотя прошло много лет, брат убитого узнает его. Он снимает с плеча винтовку и говорит:
— Молись, сейчас ты умрешь! Кровная месть свершится!
— Погоди немного, не убивай меня, — отвечает мстителю несчастный. — Ты видишь, я не собираюсь ни защищаться, ни убегать. Позволь, я сначала расскажу, как произошло то несчастье. Хотя у меня нет свидетелей, я хочу, чтобы люди знали, как всё было на самом деле.
Он рассказывает мстителю свою несчастную историю.
Родственник убитого качает головой. «Верю тебе, — говорит он. — Но решение принято, я не могу противиться закону. Кровь за кровь!»
— Всё же я вернулся на землю моих отцов! — говорит горец-изгой. — Я вдохнул воздух гор. С перевала увидел родной аул. Рассказал о том, как всё было, и снял камень с души. Теперь я могу умереть. Стреляй, друг, не тяни время!
— Нет, я не могу убить тебя, — говорит кровник и опускает винтовку. — Этой дорогой пользуются все жители аула. Люди не смогут ходить по тропе, зная, что тут убит человек. Другого пути в большой мир из нашего аула нет, ты это сам знаешь. Я не стану убивать тебя ради этой дороги и своих земляков. Но предупреждаю: если ты придешь в аул или я встречу тебя в каком-то ином месте, ты не сможешь избежать смерти…
Так получилось, что горец-изгой остался жить на этой тропе в пещере. Питался он тем, что оставляли проходящие мимо люди, и постоянно помогал всем, кто в чем-либо нуждался.
Он сделал за свою жизнь много доброго. И тогда на общем сходе жителей села было решено, что своей доброй службой людям он заплатил за случайно пролитую кровь. Старики спросили родственников убитого, согласны ли они с таким решением, и те ответили, что больше не требуют крови.
Так кончилась эта история.
Однако человек тот не вернулся в аул. Он до самой смерти жил в пещере, и со временем люди стали относиться к нему, как к святому старцу, подобному дервишам древности.
Эта история, рассказанная много лет назад старым пастухом Михо, стала как бы внутренним текстом танца, который теперь создавало послушное этой внутренней музыке тело Махмуда…
Танец начинался с того самого, первого, крадущегося движения…
Горец-изгой возвращался на землю отцов. Возвращался, преодолевая страх, закрывая лицо башлыком. Он то и дело хватается за кинжал, готовясь дорого отдать свою жизнь…
Но вот наступает момент, о котором он мечтал много лет. Он видит вдалеке сакли родного аула…
Теперь всё…
Он больше не боится смерти.
Он срывает с лица башлык!
Втыкает в землю кинжал!
Он счастлив, готов жить… и даже умереть!
И если впереди его ждет смерть, то умрет он на родине!
Утром Махмуд показал наметки нового танца Ивану Кирилловичу Ковтунову. Балетмейстер был поражен. Он-то прекрасно знал, какая это сложная и непредсказуемая работа — создание нового оригинального танца.
То, что демонстрировал ему Махмуд, было на редкость выразительно, драматично и ни на что нс похоже.
Тогда для Ковтунова впервые открылась новая, неведомая доселе сторона таланта Махмуда.
По смыслу и сути это был не просто танец, а целая хореографическая поэма с завязкой, развитием и развязкой.
Подсказывать по большому счету было нечего, кроме каких-то профессиональных деталей, которые они обсудили, отработали и проверили…
Так родился на свет этот первый авторский танец Махмуда Эсамбаева «Легенда».
Махмуду, как и многим артистам балетной труппы Киргизского государственного театра, приходилось часто выступать в концертах, и там он обычно показывал характерные танцы из различных классических балетов. Но иногда, в тех случаях, когда концерт был не слишком торжественный и официальный, Махмуд мог позволить себе стремительную «Лезгинку», лихую «Цыганочку», «Яблочко» или русскую пляску «Полянка». Он видел, что эти отклонения от программы вызывают у зрителей горячее одобрение.
Теперь к этому набору можно добавить «Кровную месть», вернее «Легенду», как этот танец именовался официально. Заодно можно будет проверить, понятна ли людям трагическая мысль, вложенная в этот танец…
Да, вот еще испанский танец. Он был бы очень хорош для такой программы… если бы еще с кастаньетами!
О, эти кастаньеты!
Испанские танцы вообще ни на какие другие не похожи. Вот что говорил о них сам Махмуд:
«Испанец сосредоточен в танце. Смотрит вниз, самое большее — прямо перед собой. Весь темперамент в ногах. Всё идет в пол. Твердо. Внешне испанец небрежен, но в этой небрежности страшная собранность…
Вот идет молодой испанец. Идет медленно, с достоинством. Через левое плечо перекинуто пончо из грубой шерсти. Оно сильно натянуто левой рукой, которая упирается в бок. Спина от этого прогнута, напряжена. А ноги свободны, предельно расслаблены. Вот так он идет, смотрит прямо перед собой. Небрежен и одновременно очень собран…
Надо видеть народ, чтобы понять его характер, и тогда поймешь его танцы.
Я очень люблю испанские танцы. Ну, и старался подмечать тонкости исполнения у приезжих артистов. Однажды мне особенно повезло. В город приехала известная испанская танцовщица Марита Альберинго. Я попросил ее научить меня работать с кастаньетами. Она любезно согласилась и дала мне несколько уроков…»
Эта красивая женщина была истинным виртуозом, а кастаньеты в ее руках умели не только задавать ритм, но плакать, смеяться и петь, они придавали танцу особенное неповторимое очарование. Когда Альберинго уехала, Махмуд стал отрабатывать показанные ему приемы игры на кастаньетах. Но у него никак не получался один прием — даже не сам прием, а переход от одного ритма к другому. Казалось бы, мелочь, но только не в искусстве. Махмуд бросил всё и помчался вслед за артисткой в Алма-Ату. На попутных повозках, машинах, через снежные заносы и перевалы. Он чуть не замерз в пути и основательно простудился.