Махмуд сразу понял, что танец будет называться «Портняжка».
Его портняжка будет молодым мужчиной, который еще совсем недавно был подмастерьем, но теперь вышел на самостоятельную дорогу и ждет от жизни приятных сюрпризов. Да он и вообще очень веселый и жизнерадостный человечек, этот портняжка.
Когда Махмуд прочел начало повести, то сразу увидел своего героя, как живого. Его озорную улыбку, его печальные глаза, из которых смотрит на мир тысячелетняя трагическая история древнего народа, его любовь к «умственным» разговорам, умение ладить с бедными людьми и шить хорошие вещи из никуда не годного старья…
Вот на такие дела Шимен-Эле (так звали портняжку) был поистине мастак. А так как Злодеевка — городок нищий и справить новую одежду там дело не столь обычное, то Шимен-Эле был в большом почете. Беда только, что он никак не мог поладить с местными богачами, любил совать нос в общинные дела, заступаться за бедняков и подшучивать над местными «хозяевами жизни».
Как же он все замечательно угадал, этот бесподобный Шолом-Алейхем! Подарил Махмуду именно такого героя для танца, которого ему не хватало.
Шимен-Эле! Бедный, да веселый. Не слишком везучий, зато никогда не унывающий — простой местечковый портняж-ка-«заплаточник». Бедняк, не боящийся богатеев. Сам бесправный, но всегда готовый встать на защиту обиженного и безответного человека.
Вот у еврейского танца и появилась живая душа! Без этого танца нет.
Так Шимен-Эле забавным мелким шажком, в своем латаном-перелатаном костюмчике выкатился на всесоюзную, а позже и на мировую сцену и, несмотря на свою бедность и нелепые неудачи, заставил зрителей улыбаться. Улыбаться и верить, что у неунывающего портняжки, в конце концов, всё будет в порядке.
В знаменитой программе Махмуда Эсамбаева «Танцы народов мира» появилась очередная неповторимая жемчужина — древний и в то же время современный танец нестареющего ветхозаветного народа.
Теперь Махмуд мог со спокойной совестью сказать: «Я чист перед тобой, дорогая мама Софа! Я сделал то, о чем ты просила. И сделал это хорошо!»
Глава четвертая
ЭСТРАДА
В этот же на удивление удачный московский год перед Махмудом впервые встала проблема выбора. Что же должно стать главным в его жизни — театр или эстрада?
Еще недавно такого вопроса не возникало в принципе и даже отдаленно. Театр и только театр! Здесь живет настоящее, высокое, благородное искусство. А эстрада… Но в последний год именно эстрада стала его домом. И вот он стоит, как тот витязь на распутье. Прямо пойдешь — сам погибнешь, направо пойдешь — коня потеряешь, налево… тоже ничего хорошего.
Но выбирать надо.
Да и дорог перед ним открывалось не три, а гораздо больше. Но главных пути — все-таки два. Классический балет, где уже всё почти налажено и понятно, и свой отдельный, индивидуальный танец. Тут пока имеются только многообещающие пробы и надежды. Но какие!
Всё-таки хотя и смутно пока, но Махмуд знал, чего он хочет и что может. Он вспоминал свои первые попытки понять мировую танцевальную культуру. Это было давно, еще в первом его хореографическом коллективе — Чечено-Ингушском ансамбле песни и пляски. Там он впервые исполнил русскую «Полянку» и народную армянскую пляску — первые новые танцы после традиционной кавказской лезгинки и перехваченной у таборных пацанов хулиганской «Цыганочки». Вспомнил, как ему тогда было хорошо.
Теперь он знал творчество знаменитого ансамбля Игоря Моисеева. Вот оно — генеральное направление! Только там ансамбль, а он будет танцевать один…
Эстрада… это ведь тоже совсем неплохо. Тут бывает интересно и при этом почти всегда выгодно в материальном плане. Но все-таки в эстраде есть нечто приземленное, а в иных своих проявлениях весьма далекое от благородной классики.
Нельзя забывать и о том, что в театре он прожил 14 лет, и годы эти были наполнены творчеством. Вот как писал об этом в журнальной статье сам Махмуд Эсамбаев:
«В театре я понял многое. Я понял, какое огромное этическое и эстетическое содержание заключают в себе балетные спектакли. Я понял, что актер лишь тогда значителен, когда не повторяет чужие, раз и навсегда установленные каноны, а несет в зал свое мировосприятие, свои мысли, свои чувства. Работал ли я над партией Клода Фролло в «Эсмеральде», готовил ли роль Гирея в «Бахчисарайском фонтане», танцевал ли Злого гения в «Лебедином озере» или фею Карабос в «Спящей красавице», я всегда стремился увидеть роль так, будто она только что написана и не имеет никаких традиций сценического исполнения.
Впоследствии этот принцип непосредственного отношения к танцу стал основой моей работы над хореографией народов мира, и я до сих пор с огромной благодарностью вспоминаю годы, проведенные на академической музыкальной сцене. Там я накопил не только исполнительский опыт. Там я впервые проникся сознанием важности гражданской позиции танцовщика».
Ну а эстрада? Махмуд понимал, что она совсем не обязательно должна снижать художественный уровень танца. Даже великие Уланова, Плисецкая, Лемешев, Козловский, Мордвинов, Ильинский и Журавлев не гнушались выходить на эстраду и несли туда свое высокое искусство… Конечно, для них эстрада — всего лишь побочное дело, которое если и отвлекает от театральной работы и жизни, то ненадолго.
У Махмуда же получалось иначе. Как средство самовыражения, как площадка для демонстрации растущего мастерства и творчества, эстрада представлялась ему все-таки более перспективной.
Неужели придется отказаться от театра?
«У меня созрело решение обратиться к народному танцевальному творчеству. Но я обманул бы читателей, сказав, что безбоязненно взялся за новое дело. Конечно, было страшновато, — размышляет Махмуд Эсамбаев. — Правда, к тому времени (1957 год) уже двадцать лет существовал Государственный ансамбль народного танца СССР, руководимый Игорем Моисеевым, которого я считаю своим духовным отцом… Дело в том, что весь многолетний опыт ансамбля, его новаторская работа по утверждению искусства народного сценического танца доказали мне правильность и реальность моих устремлений.
Итак, оставив классическую оперу, я двинулся в трудный и полный неожиданностей путь. Трудный оттого, что ведь никакой традиции сольного исполнения танцев разных национальностей у нас не существовало. Трудный еще и потому, что работа танцовщика на концертной эстраде много сложнее, чем работа исполнителя большой партии в спектакле. Там в его распоряжении три-четыре действия, на протяжении которых он постоянно показывает становление и развитие изображаемого им характера. Там он в окружении своих коллег, образующих живую среду спектакля.
(Вспоминаю, как Махмуд говорил мне: «Народные танцы можно танцевать всем и каждому хоть до ста лет. Но вот создать художественный образ средствами народного танца — такое дано не каждому. Это непросто!». — А. М.)
Здесь, на эстраде, номер занимает от минуты до четверти часа. Танцовщик находится один на один с залом, и он должен, совместив в себе исполнителя, режиссера, постановщика, внятно, последовательно рассказать о жизни своего героя и вместить всю эту жизнь в краткий «хронометраж» номера. Такая краткость рассказа требует особой точности в сохранении рисунка танца, безукоризненной логики актерской работы, абсолютного чувства меры и, главное, отношения к танцу как к истории человеческого характера.
Этому человеческому наполнению каждого танца и следует учиться у народа. Танец любого народа выражает его самые характерные, самые высокие и прекрасные черты. Поэтому мне дороги танцы моей родины и танцы, созданные в других странах. Поэтому я знаю, что профессиональной школы танцовщику мало. Его школой должна быть жизнь».
Итак, что же было в эстрадном репертуаре Махмуда Эсамбаева на данный момент? Два кавказских танца — «Лезгинка» и «Легенда», испанская «Ла коррида»… Очень хорошо в этом ряду будет смотреться еврейский танец «Портняжка», который Махмуд уже практически завершил.