«Романтические иллюзии», — процедит сквозь зубы закоренелый скептик. Но если мечты излучают эсамбаевскую волю и силу, если мы на себе ощущаем их просветление, благодаря им избавляемся от мелочной злобы, почему бы не испить из этого источника, черпая энергию, которая делает наши сердца добрее, пробуждает волю к согласию, стремление к более высокому строю души».
Глава пятая
ИНДИЙСКИЙ ТАНЕЦ
Эту встречу организовал добрый гений Махмуда балетмейстер Лев Крамаревский. Он в последние годы постоянно работал с Эсамбаевым и знал, чего ему не хватает. Потому и привел на концерт, где среди других выступлений был показан индийский танец, который назывался «Золотой бог».
Танцевала знаменитая исполнительница Элеонора Грикурова. Ее продолговатое строго-красивое лицо с глубокими миндалевидными глазами, ее потрясающе гибкое смуглое тело — всё говорило об индийском происхождении, хотя на самом деле она была чистокровной армянкой.
Элеонора Николаевна была лучшим, да по сути и единственным в СССР знатоком индийских танцев. Она изучала и осваивала их не один десяток лет, причем в самой Индии, где брала уроки в лучших школах у лучших мастеров. Работала она консультантом в Ансамбле народного танца Игоря Моисеева, но учеников не брала, считая, что работать можно только с теми, кто с детства обучался в самой Индии. С отечественными танцовщиками, рвавшимися к ней в ученики, даже с самыми одаренными, она на эту тему даже говорить не желала.
Много усилий, терпения и всё свое первобытное обаяние пришлось применить Махмуду, чтобы растопить этот айсберг.
Очень помогла рекомендация самого Игоря Моисеева, которого Грикурова уважала, пожалуй, не меньше, чем своих индийских учителей.
После разговора с ним она чуть-чуть оттаяла.
— Ну что ж, если сам Игорь Александрович… ладно, пусть приходит, — согласилась она.
О, это было еще не всё!
Махмуд приходил, но Грикурова его как бы не замечала, и это продолжалось очень долго. Потом все-таки разрешила посещать ее занятия — уже кое-что. Он был готов терпеть бесконечно.
Грикурова ценила упорство. Она поняла, что этот не отступит. Что ж, такой характер и нужен.
Но и тут, прежде чем начать работу, спросила:
— Сколько вам лет?
— Тридцать два, — признался Махмуд.
— Поздно! Очень поздно! Ну неужели вы сами этого не понимаете? Индийским танцам нужно обучаться с детства. Оно у вас прошло давно и безвозвратно.
— Нет, Элеонора Николаевна, — ответил Махмуд, — вовсе не прошло, я по-прежнему ребенок в душе.
Грикурова с сомнением улыбнулась. Но Махмуда невозможно было обидеть. Он стремился научиться и был готов на всё…
Разговор происходил на репетиции моисеевцев, и стайка девушек с большим любопытством присматривалась к высокому и необыкновенно стройному кавказцу, который пылко уговаривал бесконечно холодную Грикурову.
Девчонки прекрасно знали, что она учеников не берет, значит, не возьмет и этого. Они даже спорить между собой не стали. Чего спорить, когда такого просто не может быть?
Разговор продолжался довольно долго, и это уже было удивительно. Грикурова всегда отказывала быстро и бесповоротно. Как видно, этот удивительный кавказец чем-то ее зацепил.
Наконец метресса снизошла:
— Приходите завтра в десять. Посмотрим, что у нас получится…
Это словно бы случайно проскользнувшее «у нас» дорогого стоило! Махмуд это оценил… и отправился заказывать новую шляпу.
Мир знает Махмуда Эсамбаева в папахе. Но эта неснимаемая папаха появилась все-таки позже. В начале карьеры были шляпы — умопомрачительные, сделанные по специальному заказу. А шляпников, заметим, в отличие от мужских портных, было совсем, совсем мало даже в Москве. И услуги их стоили настолько дорого, что пока еще не очень хорошо зарабатывавшему солисту филармонии не всегда хватало на еду.
Махмуд тратился по-крупному, и не напрасно. Такова была его позиция. Артист должен и в жизни соответствовать прекрасному сценическому образу. В этом Махмуд был убежден. И потому не только костюм, рубашка, галстук, модная обувь, но и шляпа — всё должно быть в полном соответствии с образом.
Вечером Махмуд читал про индийского бога Шиву. Это была одна из многих книг про волшебную Древнюю Индию, которые он прочитал за последнее время. Она называлась «Третий глаз Шивы».
«У бога, которому он поклонялся, была тысяча и еще восемь имен. И каждый раз старик старался назвать его по-новому: то нарекал Владыкой третьего неба, то Шивой-разрушителем, который убивает стрелой, то Махешварой, что означает просто «великий бог». Были и другие имена: Амаракша — повелитель богов и Шамбху Милостивый, истинный Повелитель и Долгокосый, Могучий и страшное имя Бхайрава, которое рискованно было произносить всуе. Но чаще всего старый жрец называл своего господина Четырехруким, потому что у храмовой статуи было четыре руки, и Владыкой танца, так как бог танцевал на поверженном карлике. И Трехглазым, ибо сияла у него во лбу огненная звезда. Давным-давно, когда люди и боги еще жили вместе, Парвати, жена Владыки, играя, закрыла ему глаза своими ароматными ладонями. И мир погрузился в кромешную тьму. Тот самый мир, ради благополучия которого Шива выпил яд, отчего горло его стало навеки синим. Тогда-то, дабы не оставить людей без света, он зажег свой третий, надбровный глаз. Впоследствии в минуты гнева и раздражения он неоднократно испепелял этим нестерпимым светильником демонов и людей, других богов и даже целые миры.
Еще у него было имя — Обладатель Восьми Форм, упоминать которое дозволялось только брахманам высших степеней, а также отшельникам, предающимся размышлениям о первопричине всего сущего и его конце. В восьми этих формах заключалось все, что движет мирами: Земля — Шарва, Огонь — Пашупати, Вода — Бхава, Солнце — Рудра, Луна — Махадева, Ветер — Ишан, Пространство — Бхава и Угра — Жертвователь, понятие, включающее в себя обязанности человека по отношению к высшим силам.
От пещеры до хижины жреца было ровно тысяча восемь шагов, что позволяло ему не упустить ни одного имени Шивы, которое уже само неявно содержит все другие имена. Но последнее время брахман стал сбиваться и путать. Такое свое состояние он объяснял не слабостью памяти, а недовольством Мстительного Владыки, который скучает в одиночестве. Сбившись в подсчете шагов и прозвищ, старик начинал воображать, что именно говорит и делает в эти минуты Шива. Порой он настолько забывался, что кощунственно присваивал себе права патрона и начинал бормотать:
— Я Шива Натараджа Четверорукий, Владыка танца! Я танцую и всё мироздание вторит мне. Вог приподнял я правую ногу, легко отклонился назад, весь равновесие и совершенство, и небесное колесо пришло в движение, закружилось, мерцая факелами звезд. Мой танец пробуждает творческую энергию Вселенной, он зовет из мрака невежества и лени к животворному всеочистительному свету, который изливает вечный костер, пылающий у меня на ладони. От меня исходит грозная сила. С моих волос срываются молнии. Электрические вихри бушуют вокруг меня. Левой ногой я попираю ленивого карлика, имя которому Майлака. Подобно жирному пауку, плетет он паутину неведения, иллюзии и темного зла. Он сон, а я пробуждение! Он лень, а я энергия! Он коварное наваждение, а я царь знания! Смотрите, каким магнетическим светом озарена моя голова! Слушайте, как рокочет барабанчик дамару под ударами моих пальцев. Я пробуждаю к бытию новые миры. Вибрация звуков врывается в холод и мрак первозданного хаоса. Так океанский ветер рвет в клочья низкие тучи и несет их в иссушенную зноем пустыню. Они прольются благодатным дождем, плодотворящим жизнь, и я, Шива, пробьюсь сквозь землю первым зеленым ростком! В звоне моих запястий слышен гимн плодоносящей силе. Я прекрасен и страшен, беспредельно милостив и беспощаден. Ничто не минует моего всеочистительного костра. В урочный час все атомы бытия будут уничтожены в пламени, все миры. Я непостижимое единство. Во мне слились все изначальные противоборства: бытие и небытие, свет и тьма, мужские и женские начала вещей. В мочке моего уха — длинная мужская серьга, круглая женская серьга — у меня в левом ухе. Ибо един я, и моя женская энергия — шакти — предвечна во мне. Я танцую, и рука моя обращена ладонью к вам. Это абхайя-мудра — жест уверения и покровительства. Все, кто знает язык пальцев, созданный мной, поймут меня. Все, кто идет к совершенству по ступеням моей йоги, сольются со мной. Прекрасная кобра обвивает мой локоть. В стремительном танце она развевается и летит по кругу, как газовый шарф. Моя змея, моя опасная энергия, мое воплощение. Ожерелье из черепов подпрыгивает у меня на груди, когда я танцую. Это мертвые головы великих и вечно живых богов. В них непостижимая тайна круговорота миров и вещей, совершенствования и разрушения Вселенной. Один мой глаз — живительное Солнце, другой мой глаз — влажная плодотворящая Луна, горящий над переносицей третий мой глаз — Огонь. Головы Брахмы, Вишну и Рудры, как пустые кокосы, гремят у меня на груди, всевидящее сердце Агни пылает над моими бровями. Что перед испепеляющей мощью его сияние звездных факелов? Что перед ней даже Солнце в зените? Гневная вспышка надбровного глаза ослепляет ярче тысячи солнц…»