Я рассказываю про Махмуда.
Он отвечает, мол, я с удовольствием все сделаю, но мне нужно распоряжение Совета Министров…
Круг замкнулся!
Но тут уж меня самого зло взяло. Нашли случай, на ком свою принципиальность показывать! Говорю Мирчеву:
— Значит, так! Через два часа машина должна быть у Махмуда. Все необходимые распоряжения от Совмина вам будут доставлены еще раньше, с Рамзаном Исаевичем я сейчас сам договорюсь.
Ну, действительно, это и есть тот самый случай, когда для того, чтобы пробить бюрократическую стену, нужно хорошенько разозлиться.
Поехал в Совмин. Принес председателю все необходимые бумаги и говорю: «Подписывай, а если кто-то спросит, отвечай прямо, мол, это меня Семенов заставил».
Почему он так препятствовал? Может быть, перестраховывался, может, кошка черная между ним и Махмудом пробежала? Эсамбаев ведь не только ласковым, но и очень резким мог быть, если его что-то возмущало.
Через два часа Махмуд мне звонит:
— Николай Иванович, спасибо. Машина стоит у подъезда!
Хорошо помню эту машину. Мы ведь с ним в одном доме и в одном подъезде жили на улице Красных фронтовиков, он на два этажа выше меня. «Волга» бежевого цвета. Махмуд меня потом на ней не раз возил, когда мы с ним куда-то вместе отправлялись».
Семидесятые годы — счастливое время в жизни Махмуда.
Главная радость — 1 сентября 1971 года в Грозном у Махмуда появилась внучка Медина.
Как же он любил детей!
— Нет в мире ничего прекраснее детской улыбки, — говорил Махмуд.
Как хорошо, что в эти времена уже не надо думать о деньгах! Он может иметь все, что хочет сам и что необходимо близким. Запросы его как всегда просты (это, конечно, не касается костюмов, обычных и сценических, рубашек и обуви)…
Жизнь, однако, идет, и волос становится меньше. Махмуд по этому поводу нисколько не грустит. Он уверен, что лысина — признак ума. Дурак же почти всегда замечательно волосат.
Вспоминает Владимир Загороднюк: «О доброте и щедрости Махмуда ходили легенды. Он всегда носил с собой мелкие деньги. Во всех карманах пиджаков и брюк, а несколько крупных купюр на всякий случай лежало в папахе. Постоянно раздавал нищим и просто нуждающимся. Когда мальчишки подбегали к его машине на перекрестках, чтобы помыть стекла, тут же доставал деньги, высовывался в окно и давал им.
Ходить по улице с ним было невозможно.
На празднике, посвященном 850-летию Москвы, гуляя по Тверской, шли почти два часа от Большого театра до Пушкинской площади — всё время останавливались. Со всех сторон подбегали люди: «Можно автограф? А можно с вами сфотографироваться? Можно вас потрогать?»
— Конечно, можно…
— Махмуд, а помните 10 лет назад?.. А помните 20 лет назад?.. А помните 30 лет назад?..
— Конечно, помню… Помню, а как же…
Какой-то мужчина подошел, стал благодарить за то, что в 1963 году, подумать только, в Кисловодске Махмуд помог ему достать билет на поезд до Воркуты, вспоминал, что был на концерте с женой и дочкой, вышел на сцену и подарил Махмуду букет белых хризантем и бутылку коньяка.
— Конечно, помню.
Когда мужик ушел, я уже не выдержал: «Неужели ты правда помнишь эту историю? Это же было почти сорок лет назад?!» Махмуд остановился: «Здрасьте, о чем ты говоришь. Ну, конечно, помню: у него жена Валя и дочка Лида».
Просто невероятно, невозможно поверить, я забываю, что было год тому назад, а он всё помнит!
Людей, с которыми его сталкивала судьба, он запоминал раз и навсегда. Он запоминал имена, фамилии. Он действительно помнил, в каком городе, на какой сцене, в какой гостинице он встречался с тем или иным человеком.
У него дома был огромный талмуд — телефонная книга, исписанная его неразборчивым, только ему понятным, почерком, вся потрепанная и замусоленная. Каждый раз, надевая очки, мучительно долго искал какой-нибудь телефон, слюнявил пальцы, шелестел страницами, наконец находил, но часто ошибался, набирал не тот номер, злился, бросал трубку. Удивительное дело, не мог запомнить ни одного телефона, но людей, с которыми он встречался, запоминал раз и навсегда.
Чеченцы относились к нему по-особенному.
Вспоминаю одну смешную историю. Когда Юрий Михайлович Лужков дал ему квартиру в Москве на Таганке, прекрасную, трехкомнатную, в престижном доме, встал вопрос о сантехнике, обоях, линолеуме, прочих вещах, сопровождающих переезд на новую квартиру. Это было начало девяностых годов. В магазинах еще было пусто, и всё было дефицитом.
Тут я вспомнил: «Махмуд, послушай, у меня есть приятель, Витя, в городе Хотьково под Москвой. Он директор магазина стройматериалов, поехали к нему, там всё сразу и купим».
На следующий день мы на машине приехали в этот магазин, директор нас радушно встретил, кое-что мы подкупили у него. А потом Витя и говорит: «Здесь рядом в Загорске большой хозяйственный магазин, и, по-моему, если я не ошибаюсь, директор чеченец». Махмуд тут же встрепенулся, схватил пальто и, поправив папаху, сказал: «Всё, поехали к нему».
По дороге к Загорску он меня убеждал: «Володя, если он действительно чеченец, посмотришь, как он нас примет».
Через полчаса мы уже были на месте, припарковали машину возле магазина. Махмуд вышел и не успел закрыть дверь, как к нему навстречу уже бежал какой-то человек и по-чеченски его приветствовал.
Они о чем-то говорили, конечно же я не мог понять ни одного слова, но то, что директор этого магазина, а это был именно он, выражал свой восторг и восхищение таким неожиданным появлением дорогого и уважаемого гостя, не вызывало никаких сомнений. По дороге он успевал давать указания своим заместителям.
Всё вокруг закружилось, завертелось, и через несколько минут в кабинете уже был накрыт стол, и директор поднимал тост за Махмуда, вспоминал город Грозный, селение Старые Атаги. Вспоминал земляков, которых очень хорошо знал Махмуд, и у меня даже создалось впечатление, что они с Махмудом чуть ли не родственники.
Потом запели чеченские песни, и в какой-то момент Махмуд, выпрыгнув из-за стола и лихо сдвинув папаху на затылок, пустился в пляс. Он, как всегда, был неподражаем.
Потом они обнимались, говорили друг другу комплименты, тосты следовали один за другим, и когда, в конце концов, директор узнал причину нашего приезда, он тут же вызвал своих подчиненных, и через мгновение на столе уже лежали образцы обоев, линолеума, каких-то замысловатых кафельных плиток. Махмуд встал и сказал: «Я в этом ничего не понимаю, Ахмед, как ты скажешь, так и будет».
Директор дал команду, машину тут же набили до отказа, засунули в нее всё, что только могли. Багажник не закрывался: из него торчали расписные самовары, унитазы, раковины, а на заднем сиденье утрамбовали обои, линолеум, какие-то коробки и еще черт знает что.
Махмуд вытащил кошелек и робко спросил:
— Ахмед, сколько это стоит?
— Махмуд, ты меня обижаешь. Как ты мог это сказать? Я не возьму у тебя даже копейку — это мой подарок тебе.
— Ахмед, я не могу даром…
Но директор был неумолим. Наконец-то мы распрощались, весь персонал магазина получил автографы, открытки, календарики от Махмуда с его фотографией — все были рады встрече и не хотели отпускать его.
Махмуд, как лис, кружил вокруг машины, пытаясь понять, как же туда влезть. Общими усилиями его, наконец, с трудом затолкали на заднее сиденье. И вот тут, как никогда, ему пригодилась природная гибкость. Извернувшись невероятным способом, втиснувшись между линолеумом, обоями, коробками, постоянно поправляя папаху, он, наконец, примостился и затих. Его правая нога каким-то образом оказалась на переднем сиденье и уперлась мне в бок. «Поехали отсюда скорее», — выдохнул он.
Мы рванули с места, крышка багажника, как бешеная, загрохотала по самоварам, но нас уже было не остановить. И только когда показалась Москва, с заднего сиденья из-под коробок и рулонов раздался еле слышный, сдавленный голос Махмуда: