— Может, и не вернет, — отозвался Махмуд безмятежно. — Главное, чтобы они, эти деньги, помогли ему в трудную минуту. Ну подумай, как я могу отказать ему? Ведь это мой соотечественник — чеченец.
Вот это событие, может быть, и не очень важное для Махмуда, очень мне запомнилось и запало в память.
А потом я много раз испытывал эту необыкновенную отзывчивость Махмуда на себе. Как у всех советских автомобилистов, у меня нередко возникали проблемы с машиной. Нужно было достать какую-то остродефицитную запчасть, и стоило мне как-то между прочим оговориться об этом при Махмуде, как он тотчас подключал свои потрясающие связи и буквально на другой день эта, кажется, совершенно недоступная деталь появлялась у меня.
Постепенно у нас стали складываться какие-то привычки, характерные для нашей манеры дружеского общения. Например, если он возвращался в Москву из гастрольной поездки, то звонил мне. Я снимал трубку и слышал его приятный баритон, поющий популярную тогда песенку из фильма, в котором я играл: «Ив какой стороне я ни буду, по какой ни пройду я траве…» Я подпевал ему, и он объявлял, что я немедленно должен прийти к нему в гости.
У него тогда уже была однокомнатная квартирка на Красной Пресне, где постоянно приходили, жили, обменивались новостями, дегустировали напитки и потрясающие блюда, которые готовил Махмуд, его бесчисленные земляки, родственники, друзья и где, несмотря на такое многолюдство, всегда можно было душевно поговорить и чудно провести время.
Со временем он получил большую квартиру где-то на Таганке, куда его жена Нина переехала, но эта, купленная им крохотная однушка всё равно никогда не пустовала.
Махмуд жил, надо сказать, очень активной творческой жизнью. Где бы он ни появлялся, он всегда притягивал к себе людей, очаровывал их своими остроумными рассказами, в которых удивительно преображался в тех персонажей, о которых рассказывал. Способность к доброму пародированию и перевоплощению у него была потрясающая, тут его даже и сравнить не с кем. А знал он, и очень близко, многих великих людей. Он ездил с ними в гастрольные поездки не только по нашей стране, но и по всему земному шару. Он участвовал в мировых гастролях, где выступали и Галина Сергеевна Уланова, и Оля Лепешинская, и многие, многие выдающиеся актеры и музыканты. И всех их он умел исключительно остроумно, но не зло, пародировать. Это были замечательные дружеские шаржи. И надо сказать, что все эти великие мастера на Махмуда не только не обижались, они его любили.
Где бы ни появлялся Махмуд, вокруг него всегда были люди, которые любили его творчество и его самого. Искренне любили, по-настоящему.
Он уже был тогда депутатом Верховного Совета СССР и Героем Социалистического Труда. Сразу скажу, что депутатом он был замечательным. Мало кто из его коллег сделал столько доброго для людей. И многие, очень многие были благодарны ему за скорую и бескорыстную помощь.
Помню юбилей пожилого актера, которого Махмуд давно знал и любил. Когда чествование закончилось, Махмуд предложил нам втроем поехать к нему домой. Приехали мы поздно, в доме ничего не было. Ну конечно, откуда чему взяться, когда весь день в квартире находятся десятки людей, едят, пьют, беседуют.
В холодильнике обнаружилась только селедка. Махмуд сварил кастрюльку картошки, нашлось немного водки, и вот за этим импровизированным и, надо признать, совсем не шикарным ужином мы замечательно посидели чуть не до утра и поговорили буквально обо всем. Махмуду такое общение было необходимо, как воздух, а для нас этот вечер стал настоящим праздником, который запомнился навсегда.
Помню, как Махмуд поздравлял и меня самого с шестидесятилетним юбилеем. Он вышел тогда на сцену в роскошной черной бурке, знаменитой своей папахе и сказал:
— Я тебя поздравляю, Володя! Вот тебе наша кавказская бурка, — надел ее мне на плечи, — наши чеченские женщины с любовью сшили и украсили ее для тебя особенным горским узором… — Помолчал и добавил торжественно: — Ты это знаешь. Я никогда и ни перед кем не снимал папахи, ни перед королями, ни перед президентами, когда они принимали меня в своих дворцах. Но сейчас на этой сцене я снимаю эту папаху перед тобой!
Снял и надел ее мне на голову.
Эта папаха хранится у меня, и я даже иногда выхожу в ней, когда случается выступать с рассказом о моем друге Махмуде Эсамбаеве. Я знаю, что она мне очень идет.
Папаха и кавказская бурка. Это очень дорогие для меня реликвии.
Махмуд всегда был необычайно элегантен. Очень красиво и с большим вкусом одевался. У него была потрясающая фигура, и одеждой он это свое достоинство умел как-то особенно подчеркнуть. Неудивительно, что везде, где бы он ни появлялся, в этой своей папахе, элегантном костюме, замечательных, индивидуального пошива, туфлях, он всегда выделялся и привлекал к себе внимание. Всё это очень соответствовало его яркой, артистичной личности. И при этом он любил говорить, что он простой горец и образование у него всего три класса начальной школы.
Но вот что интересно! Этот необразованный горец мог часами читать стихи Лермонтова, Пушкина, Пастернака, Ахматовой, рассуждать и спорить о творчестве Л. Толстого, Ф. Достоевского, И. Бунина.
Насчет образования он не обманывал — ну, если только чуть-чуть, родные его рассказывают, что Махмуд закончил учебу все-таки не в третьем, а в шестом классе. Но зато трудно даже предположить, сколько замечательных (и очень непростых) книг он после этого прочел! Его самобытное образование было таково, что он мог на равных беседовать и спорить с докторами искусствоведения и философии, без всякой подготовки исключительно тонко и оригинально говорить о скульптуре и живописи.
Это был настоящий самородок. Живой, не забитый догмами ум позволял ему глубоко проникать в сущность самых сложных проблем. Он никогда не отступался от того, что интересовало его, до тех пор пока не находил убедительных и удовлетворяющих его ответов.
Природа исключительно щедро одарила его. Редкостный талант и острый ум — замечательное сочетание! Но всё же главным его человеческим качеством я считаю душевную чистоту, щедрость и всегдашнюю готовность прийти на помощь…
То, что Махмуд делал на сцене, было больше, чем просто танец, — его выступления походили на запечатленные пластические новеллы. В небольших танцевальных зарисовках можно было прочесть всю драматургию судьбы, всю линию жизни его героя. Это переходило через рампу и брало в плен зал, зритель никогда не оставался равнодушным. Я до сих пор помню его удивительный танец «Портняжка» — маленький трогательный человек, в которого во время танца превращался красавец Эсамбаев, вызвал настоящую волну сочувствия.
Махмуд был уникальным явлением — профессиональному масштабу точно соответствовал масштаб человеческий, а это, как вы знаете, бывает крайне редко. И на сцене, и в жизни он сохранял необыкновенную доброту и доброжелательность, обладал неподражаемым, мудрым восточным остроумием.
Впоследствии, когда у Махмуда сложилась эстрадная программа, ему пришлось собрать и подготовить свою небольшую концертную группу, которая работала в паузах между номерами, когда ему нужно было поменять грим и переодеться.
В этой его группе был музыкант, у которого был юбилей. Махмуд тогда был депутатом Верховного Совета, он мог решать большие дела. У него не было никаких сложностей, если нужно было попасть на прием к руководителю любого ранга. Все они готовы были принять его немедленно по первой же просьбе.
Позвал он этого музыканта и спросил весело: «Завтра у тебя юбилей. Что тебе нужно, друг мой, — звание, однокомнатная квартира или отрез на костюм?»
Музыкант этот подумал и сказал: «Знаешь, Махмудик, квартира у меня хоть и коммунальная, но соседи хорошие. На костюм я и так заработаю, ты ведь нам всем хорошие зарплаты устроил. А вот звание — это было бы здорово. Звание, оно на всю жизнь!»
Махмуд сразу же пошел в свой Верховный Совет, встретился там с кем надо и сказал: у моего музыканта юбилей, к завтрашнему дню нужно оформить для него звание заслуженного.
Все, конечно, удивились. Невозможно, мол, за один день такое дело провести. Кроме нас, его должны и в Министерстве культуры, и там, на самом верху, утвердить.