Мне особенно запомнилось, что Махмуд выступил с рассказом о своей жизни и дал со сцены торжественное обещание танцевать до семидесяти лет. Это тогда людей сильно интересовало, ведь балерины и танцоры рано уходят на пенсию. Тогда Махмуд всех успокоил. И надо сказать, что свое обещание он выполнил.
В 1985 году я уехал из Грозного. Меня направили секретарем ЦК партии в Киргизию. Вот как интересно сложились наши пути. Махмуд в конце войны был сослан (вернее сказать, добровольно отправился в ссылку) в Киргизию. С этой республикой в жизни Махмуда многое связано. Там умерла в изгнании его чудесная мама Бикату. Там он нашел и успел спасти от смерти своего отца, там много лет проработал в республиканском оперном театре и стал профессиональным танцовщиком.
Я из Чечни тоже туда отправился, но это было партийное назначение.
И вот демонстрация во Фрунзе. Октябрьские праздники. Стою на трибуне. Проходит по площади театр оперы и балета, и вдруг смотрю, глазам не верю — Махмуд!
Вот радость-то!
Сразу после демонстрации он подошел к нам с Валей. Валя — это моя жена, она, как и я, очень Махмуда любила. Оказалось, что он приехал на гастроли один, без Нины. Договорились собраться через пару часов у нас на служебной даче.
Замечательная была встреча, правда, народу было много. Я ведь заранее пригласил многих сослуживцев. Ну, и разошлись мы только во втором часу ночи. Махмуд всех очаровал. Он говорил, выступал, произносил замечательные тосты, даже пел. И вот что удивительно, почти всё, что было на столе, осталось нетронутым. Валюша моя по этому поводу сильно расстроилась, она ведь все наготовила, а люди, буквально позабыв обо всем, смотрели на Махмуда и слушали, вместо того чтобы есть. Ну ладно Махмуд, он всегда очень мало кушал и совершенно не пил. Формально бокал вина перед ним стоит, и он его весь вечер пьет.
Чего только он нам тогда не рассказывал. И о Париже, и о разъездах по США, и про то, как настоящий колдун его бразильским танцам учил, и про свои бесчисленные поездки по нашим республикам. Он мог бы рассказывать сутками, и все готовы были его сутками слушать. Ведь он кроме таланта рассказчика в полной мере обладал даром пародиста. Ему не составляло труда изобразить любого известного человека и говорить, и даже петь голосом Утесова, Магомаева. Клавдию Ивановну Шульженко, Иосифа Кобзона… да кого угодно он мог изобразить очень смешно и похоже. Неудивительно, что при таких талантах он всегда и везде сразу становился душой компании. Все, кто участвовал в застолье с Махмудом, удивленно говорили потом, что просто не заметили, как пролетело время.
Махмуд любил поговорить на серьезные, философские темы с людьми, настроенными на такую же волну. У меня был друг — народный художник Российской Федерации Николай Яковлевич Бут из знаменитой студии баталистов имени Грекова, замечательный портретист. Он приехал на Кавказ работать над серией полотен «Земля и люди Чечено-Ингушетии». Так вот, первая картина из этой серии был портрет Махмуда Эсамбаева. Кстати, это замечательный портрет, самый выразительный, по-моему, из всех, какие я видел.
Он написал его за несколько сеансов. Каждый сеанс длился три-четыре часа, и в течение всего этого времени они постоянно беседовали. Их разговоры были непростые. Оба любили размышлять о серьезных вещах, так что диалоги эти были поистине философскими. Они и потом при встречах вели такие разговоры. Как жаль, что тогда я даже и не подумал о том, что это следует записать. Хватился только в 1989 году, когда Николай Яковлевич умер. Скоропостижно. Ехал на работу и в троллейбусе умер. А ведь был могучий человек, настоящий богатырь. Даже и в голову не могло прийти, что такой человек уйдет из жизни внезапно, в расцвете сил.
Да ведь и все те беседы, которые Махмуд вел со зрителями после концертов, не были легкой болтовней. Это серьезные размышления об искусстве балета и древних корнях народного танца, о том, почему всё это так нужно и дорого людям. Однако профессиональные темы в разговорах со зрителями были далеко не главными. По большей части Махмуд делился с людьми своими размышлениями о жизни.
Хорошо помню его размышление по такому важному вопросу, как личная свобода.
— Вот меня часто спрашивают о свободе. И говорят, что это главное, без чего невозможно жить, — рассуждал Махмуд. — Все требуют свободы, и никто при этом не задумывается, что же это за понятие такое, за которое люди готовы и свою жизнь положить, и чужую отнять. Но, прежде чем биться за свободу до смерти, надо понять, что ты хочешь получить в результате борьбы. Для этого нужно хоть раз в жизни спросить себя: что такое свобода? Ваша свобода может быть настоящей только в том случае, если она не ущемляет моей свободы и свободы всех остальных людей. Стоит об этом задуматься, и сразу становится ясно, что полная и ничем не ограниченная свобода — это блеф и обман. Свобода — всегда понятие относительное и очень деликатное.
Мысли Махмуда были наполнены глубокой жизненной мудростью. Понятно, что все это было далеко от теории и научности. Это была настоящая и очень глубокая философия жизни. Причем, это следует отметить особо, философия эта была наполнена радостью. Махмуд был искренним оптимистом, неудивительно, что размышления его встречали искренний отклик зрителей.
Я-то думаю, что это происходило потому, что он очень любил людей, любил свое искусство и стремился максимально отдавать себя тому, что делал на сцене, вне зависимости, танцевал он или разговаривал с людьми.
Когда я был переведен из Киргизии в Москву, наши встречи с Махмудом и взаимные семейные визиты должны были стать регулярными (по крайней мере, я на это надеялся), но получилось по-другому. Как раз в это время началась смута и вся наша жизнь начала разваливаться на глазах.
Мы, конечно, встречались, особенно в первое время, он жил тогда на Малой Грузинской, и я туда несколько раз приходил.
Потом мы встретились на его семидесятилетии.
Отмечали этот юбилей в Центральном концертном зале в России. Махмуд тогда выглядел неплохо, был крепок и весел и, казалось бы, ничего плохого не могло быть впереди, хотя жить ему оставалось уже немного.
Надо сказать, что свое обещание, данное на шестидесятилетием юбилее в Грозном — танцевать до семидесяти, он выполнил безупречно…
Ну, а потом, как я уже сказал. Меня перевели из Киргизии в ЦК КПСС заведующим сектором Средней Азии и Казахстана, и почти сразу начались смутные времена. Жизнь наша стала такой, что утром, придя на работу, никто не знал, что будет с ним вечером.
Потом и сама КПСС развалилась, а всех нас выбросили на улицу. Причем никакой возможности устроиться на работу не было — кому нужны были прожженные партократы? А у меня семья. И столько было раньше друзей. Где они все? Можете представить мое состояние. Так что в эти тяжелые времена мы с Махмудом не встречались. Очень об этом жалею. Он ведь в это время тяжело болел.
Полгода я сидел дома без работы. Телефон молчит. Самому звонить неудобно, поймут, что о помощи прошу. Под конец жизни превращаться в просителя не хочется. Душа не позволяет.
Только Махмуд и звонил. Каждый разговор с ним тогда становился праздником для меня.
Следует заметить, что и у него тогда тяжелое было настроение. В Чечне, по сути, уже шла война. Махмуд из-за этого очень переживал. Я просил его не расстраиваться и говорил, что постоянные заботы кого угодно сведут в могилу, да и чего расстраиваться, когда не в твоих силах изменить ситуацию.
— Забот не имеют только те люди, кому всё в жизни безразлично. Я, например, без переживаний не могу. Характер чеченцев надо знать, — отвечал мне Махмуд и рассказал старинную притчу.
Она так крепко запомнилась мне, что я и теперь могу рассказать ее наизусть. Вот эта история:
— В давние времена чеченские юноши, собираясь в отряды, угоняли табуны лошадей и стада коров у князей, живших в других местах. Надоело это князьям, собрались они и порешили: поставить над чеченцами князя, породниться с ним и с его помощью прекратить набеги на свои земли. Все эти князья пришли к чеченцам и стали убеждать их избрать себе князя, но народ не пожелал этого, и князья ушли ни с чем.