— Подожди, Махмуд, ну давай хоть что-нибудь придумаем, ну не можем же мы уйти посреди спектакля, нас неправильно поймут.
— А что мы придумаем?
— Знаешь что, — предложил я, — давай скажем, что Нина Аркадьевна заболела и потому мы должны уйти.
— Точно, Володя, пошли за кулисы быстрее.
Мы зашли в гримерную. Махмуд преподнес Чуриковой прекрасную чайную розу. Долго рассыпался в комплиментах. Глеб Панфилов сделал фото на память и пригласил после окончания спектакля к столу, чтобы отметить премьеру. И тут Махмуд запричитал:
— Глебушка, Коленька, не могу, извините ради бога, Нина Аркадьевна заболела. Мы сейчас должны уехать, приедем как-нибудь в следующий раз, обязательно, только не обижайтесь.
— Ой, Махмуд, конечно, раз так случилось. Ждем вас в следующий раз. Передавайте Ниночке, чтобы она выздоравливала. И вообще, надо как-нибудь собраться и посидеть вместе, ведь так редко видимся.
Мы распрощались и вышли в фойе театра. И тут навстречу Женя Моргунов.
— Ребята, пошли в буфет — по сто граммов за встречу. Я угощаю.
— Нет, Женечка, — запричитал опять Махмуд. — Не могу. Нина Аркадьевна заболела. Мы сейчас уезжаем.
— А что случилось, Махмуд?
— У нее температура поднялась, Женя.
— Да, тогда надо ехать, — сказал Моргунов. — Температура, это дело такое.
И в одиночестве побрел в буфет. Вот так еще несколько раз пришлось останавливаться и объяснять причину своего ухода. В раздевалке театра гардеробщицы поинтересовались:
— Неужели не понравился спектакль? (Они еще не помнят случая, чтобы кто-нибудь уходил до окончания.)
— Девочки, — сказал Махмуд грустным голосом, — жена заболела, Нина Аркадьевна. У нее высокая температура.
— Ой-ой-ой, как же, как же, раз такое дело, надо непременно идти. А спектакль в следующий раз посмотрите.
Мы вышли на улицу, сели в машину. Вдруг вижу — Махмуд плачет, слезы так и катятся ручьем.
— Махмудик, дорогой, что с тобой, что ты плачешь?
— Нина Аркадьевна заболела, — всхлипывает Махмуд. И продолжает реветь.
— Послушай, Махмуд, какая Нина Аркадьевна? Кто заболел? Это же мы сами с тобой придумали. Сейчас поедем к Арчилу, ты покушаешь свой любимый хаш, мчади.
— Идиот! — заорал Махмуд. — Быстрее домой. У Нины высокая температура.
И заревел горючими слезами. «Да, — подумал я, — какой же ты, Махмудик, все принимаешь близко к сердцу, как ты веришь своим фантазиям. Какая добрая и ранимая душа у тебя, мой дорогой друг!»
Ну в точности, как гениально подмечено А. С. Пушкиным — над вымыслом слезами обольюсь…»
В упомянутой книге опубликован трогательный снимок отца и дочери Эсамбаевых. Счастливые и такие молодые лица. Впереди вся жизнь.
«Этот снимок сделан мною в 1974 году в начале января, — пишет В. Загороднюк. — Стелла, любимая дочь Махмуда, приехала в Ленинград к отцу, где во Дворце культуры Ленсовета с огромным успехом проходили его концерты. Махмуд, как всегда, жил в гостинице «Октябрьская», где и сделана эта фотография.
В те годы Стелла жила в Грозном и руководила студией хореографии после стажировки в училище Большого театра. Дочь, как говорится, пошла по стопам отца.
Настроение у всех было праздничное, новогоднее. Махмуд и Стелла охотно позировали мне, и я отснял целую фотопленку. Какие это были счастливые дни! Махмуд молодой, ему еще только 50 лет.
Мне кажется, что это было совсем недавно. Боже мой, как быстро летит время.
Когда мы встречаемся со Стеллой, она снова и снова вспоминает своего отца:
«Все говорят, что папа выдающийся общественный деятель. А для меня он был выдающимся талантливым отцом. Он был идеальный отец. С того момента, как я увидела лицо своего отца, я почувствовала такую доброту, такую ласку к себе, что всю жизнь купалась, как в лепестках розы.
Я такая счастливая дочь. Никогда он даже косо на меня не посмотрел. Я только слышала: «Доча, Стеллочка». Когда у него было плохое настроение, нужно было сказать только одно слово «Стелла». И тут же у него появлялась улыбка. Он был идеальный отец, и его потеря для меня большая трагедия».
Эта фотография, к счастью, уцелела, но сколько же бесценных свидетельств великой жизни погибло безвозвратно!
К великому сожалению, рукописи все-таки горят. И если не всё, что напоминает людям о гениальном танцоре, было проглочено жадным пламенем войны и нашим буйным беспощадным временем, если что-то удалось спасти, то благодарить за это нужно друзей и близких и прежде всего Стеллу — президента благотворительного фонда имени М. Эсамбаева, девиз которого «Доброта спасет мир».
Вспоминает жена Эсамбаева Нина Аркадьевна:
«Мы встретились с Махмудом в Киргизии, в городе Фрунзе (Бишкеке). Там мы поженились, у нас родилась дочь Стелла.
Махмуд работал в оперном театре, а я училась в мединституте. Это были тяжелые послевоенные годы, но мы были молоды и никогда не унывали. Жили вначале на частной квартире, а потом Махмуду дали ордер.
Когда мы пришли смотреть новое жилище, там сидела женщина и плакала. Звали ее Лида, и работала она осветителем в театре. Махмуд ее спросил, почему она плачет. «Здесь жил театральный художник Арефьев, а я жила у него и во всем ему помогала — он был одиноким. А теперь он переехал в Москву», — отвечала Лида. Мы стали ее успокаивать, а потом Махмуд мне говорит: «Нина! Ты побудь с Лидой, я скоро вернусь». Он быстро вернулся с двумя ордерами на квартиру — ей и нам.
В этой квартире не было никаких подсобных помещений, в одной комнате — спальня, кухня, столовая и, кроме нас троих, всегда были гости. И так мы прожили десять лет. Лида от нас отделилась шкафом и ковром. На шкафу висели сковородки. Мы проходили через ее комнату, и когда поздно ночью от нас уходили гости, обязательно кто-нибудь задевал их и они падали на голову. Лида, конечно, просыпалась, но мы никогда не ссорились, жили дружно.
Квартира находилась рядом с театром, нас отделяла лишь стена. К нам на обед часто приходили его коллеги. У меня всегда были наготове пирожки, блинчики, оладьи. Иногда друзья кричали, проходя мимо: «Нина, пирожки есть?» — и я передавала горячие пирожки в окно. Тогда всем жилось трудно, но люди старались помочь друг другу.
Часто ходили в ресторан. Тогда это было доступно, брали что-нибудь легкое, недорогое. Там всегда было очень много знакомых. Весь вечер друзья танцевали, и всем было весело.
Вот как-то идем мы с Махмудом из ресторана — уже поздно, два часа ночи. И нам встречается рабочий сцены — грустный, бедно одетый. Махмуд у него спросил: «Завтра Первое мая, в чем ты пойдешь на демонстрацию?» — А он говорит: «Надену белую рубашку и пойду, а брюк новых у меня нету».
Махмуд потащил его домой. Я было напомнила ему: «Махмуд, там ведь Стелла спит». Он говорит: «Мы потихоньку, свет большой зажигать не будем». Махмуд одел его во всё новое. Тому было очень неудобно. Я ему посоветовала: «Бери, Махмуд делает это от души».
Когда гость ушел, я упрекнула Махмуда: «Почему ты отдал ему совсем новый костюм?» А он мне в ответ: «У меня будет еще много костюмов, а у него — не знаю когда. Ты представляешь, какой у него завтра будет праздник!»
Когда на другой день 1 мая мы всей семьей встретили этого рабочего на демонстрации, он шел веселый, подтянутый, — совсем другой человек. Махмуд мне говорит: «Видишь, как человеку мало надо. И нам приятно, и ему хорошо. Давай всегда будем радоваться и радовать тех, кому это очень надо».
Махмуд в Киргизии носил шляпу, и она ему очень шла. Шляпа была одна ко всем костюмам, но всегда была под цвет. К белому костюму он натирал ее пудрой «Белый лебедь», к розово-коричневому — пудрой «Рашель», к голубому — белой пудрой, смешанной с синькой, к коричневому — порошком из толченого кирпича.
Это была сложная процедура.
Когда его спрашивали: «Махмуд, сколько у тебя шляп?» — он отвечал честно: «Всего одна», и щелчком ударял по полям шляпы. Пудра облаком разлеталась вокруг. «Ну и выдумщик ты», — восхищались друзья.