Махмуд регулярно звонил президенту Ельцину, своему давнему приятелю, и просил остановить кровопролитие в Чечне. После отставки Ельцина звонить стало некому. Артист быстро таял…
На сцене Махмуд мог всё, но остановить кровопролитие в Чечне ему оказалось не под силу…
Страна помнит великого артиста.
В мусульманской части Даниловского кладбища в Москве открыт памятник Махмуду Эсамбаеву. Постамент выполнен из черного гранита и лабрадорита, а скульптура артиста — из тонированной бронзы. Известный поэт Андрей Вознесенский читал на открытии монумента свои стихи, посвященные этому человеку.
А в Грозном, во дворе Министерства культуры, установлен памятник, созданный руками самодеятельного скульптора.
Махмуд был гражданином мира. Но прежде всего он принадлежал чеченскому народу. Недаром каждый свой концерт он всегда начинал с танца «Любовь к Родине». И на первом ряду, в какой бы стране, каком бы городе ни выступал Махмуд, — всегда сидели чеченцы — эти места Махмуд отдавал землякам.
Много переведено чернил и бумаги, чтобы доказать миру, что чеченцы — бандиты, изменники. А в современную эпоху придуманы и новые эпитеты — террористы, экстремисты. Махмуд своим творчеством, беззаветным служением своей стране, миру опровергал эти горы лжи.
Не только неземной талант Эсамбаева, но и его личностные качества — доброта, порядочность, самоотверженность, исключительное обаяние — всё это положительным образом влияло на имидж того народа, который он представлял.
Советник председателя Государственной думы РФ Саид Лорсанукаев:
«В Шатоевском районе Чечни есть родник, названный горцами в честь Махмуда. На вертикальном срезе скалы, плотно заросшем свежим узорчатым мхом, сверкают, переливаются, двигаются, точно живые, частые капли, каждая с тонким звоном обрывается в ручей.
Когда Махмуд приезжал в горы, он обязательно останавливался возле этого, ранее неизвестного родника и пригоршней пил воду из него. Вокруг родника — тайна. Сколько раз люди забирались на вершину скалы, искали его начало. Исток родника глазами не увидишь, руками не потрогаешь. Сухо наверху. Видно, в сердце скалы его искать надо.
И подумал я: не случайно горцы назвали родник этот Эсамбаевским. Есть в этом глубокий смысл: родник человеческой доброты, чистоты и щедрости бился в душе Махмуда, бился бескорыстно, сверкал заботами о благе близких, родных, о благе родного края.
Люди, вспоминая Махмуда, говорят не о танце, не о виртуозности или одухотворенности танцора, говорят об ожоге, ознобе, ошеломлении, неподдельном восторге, слезах. Такой человек, как Эсамбаев, бывает раз в человеческой жизни. Если планета Земля рождает такое чудо даже раз в тысячу лет — спасибо ей за это.
Эсамбаев принадлежит не одному танцу, не одному искусству, не одному народу. Он принадлежит вселенной — разноязычной, разноплеменной и необозримой аудитории.
Именно поэтому, уйдя в мир иной, он остался с нами. Именно поэтому хочется снова и снова думать о нем и вновь переживать то высочайшее волнение, то наслаждение и радость, которые он дарил так щедро, с такой великой любовью к нам.
Изящество, тонкость, лиризм, красота движений его танца всегда и везде будут трогать людей, волновать их, делать лучше и чище.
Жизнь продолжается. Она, сохраняя сама себя, дает побеги на любых развалинах, произрастая даже из малого семени. Снова зацветут сады, как феникс из пепла, возродится Чечня. И это будет лучшим памятником ее легендарному сыну — Махмуду Алисултановичу Эсамбаеву».
Журналист Руслан Караев:
«Если хочешь убедиться, что танец — это высочайшее искусство, смотри его из зала, — сказал мне как-то Махмуд Эсамбаев, — а чтобы узнать, какая это тяжелая работа, приходи за кулисы и наблюдай оттуда».
Было это в далеких уже семидесятых, когда я, еще совсем неопытный репортер молодежной газеты «Комсомолец Дагестана», договаривался с великим танцовщиком об интервью для этого издания.
Концерт должен был состояться в здании приморского театра Махачкалы, и незадолго до его начала я уже устроился на стуле где-то в конце сцены и слушал приглушенный гул переполненного зала. Потом были долгие выходы и возвращения танцовщика за кулисы, град пота на его лице, прерывистое дыхание артиста и хриплые, едва слышимые команды в адрес музыкантов о подготовке к следующему танцевальному номеру.
А в зале неистовствовала восторженная публика, наблюдавшая за искрометными танцами кумира, освещенного ярким светом мощных софитов, и внимавшая великолепному аккомпанементу музыкантов…
Как и в судьбе каждого великого человека, в жизни Махмуда были и зависть коллег по сцене, и злобное очернительство, предательство вчерашних поклонников и злодейское коварство. Сам же он стоял выше всего этого и щедро дарил людям свою дружбу и свое лучезарное искусство.
Удивительно, но еще солистом Киргизского театра оперы и балета, когда весь чеченский народ был в депортации и немилости советской власти, Махмуд Эсамбаев заставил всех говорить о себе с придыханием. А ведь тогда мало еще кто знал, что Махмуд Эсамбаев успел пронести свое уникальное искусство еще по фронтам Великой Отечественной, даря солдатам своей Родины минуты радости и вдохновения. И это был его, эсамбаевский, вклад в Победу.
Звездный час чеченца, чей народ всё еще оставался в казахстанской и киргизской ссылке, наступил на московском Всемирном фестивале молодежи, куда уже признанного в профессиональных кругах танцовщика организаторы форума просто вынуждены были пригласить для публичных сольных выступлений.
Вспоминая о тех днях, Махмуд любил отмечать, что и в дело возвращения своего народа на Кавказ ему удалось внести свою весомую лепту. Он имел право такое утверждать.
Потом начались его многолетние международные гастроли, концертные поездки по всем городам и республикам Советского Союза. Из многих таких туров он привозил новые хореографические идеи, которые потом воплощал на сцене в единственной тогда и сейчас своей сольной программе «Танцы народов мира». Не раз к нему подходили люди разных национальностей и выражали неподдельное удивление, что, мол, как ему удается танцевать «Золотого бога» лучше индусов, «Макумбу» лучше бразильских индейцев, а в «Корриде» превзойти самих испанцев.
Как-то и я решил задать ему такой вопрос, готовый услышать что-нибудь в стиле «Работать надо», но оказался совсем неожиданным: «Я же чеченец… А в нашем танце есть всё: и горы, и степи, и яростный огонь, и всё сметающие водные потоки»…
Наверно, тогда я понял для себя, почему этот человек всегда и везде, не снимая ни перед кем — ни перед королями и президентами, ни перед папой римским, ни перед различными генсеками, шахами и султанами, носил на своей гордой голове чеченскую каракулевую папаху. В то время это был единственный публичный чеченец, позволявший себе такую роскошь. Его никогда и никто не видел в жизни в чем-либо другом, никаких вам сибирских шапок, фетровых шляп, модных фуражек или восточных тюбетеек и тюрбанов.
После каждого концерта Махмуд Эсамбаев, еще не восстановив дыхание, не переодеваясь, вдруг снова выходил из-за кулис и на двух языках — чеченском и русском — приветствовал аудиторию. Это вызывало бурю восторга в самых фешенебельных залах, в которые он всегда приглашал и усаживал на первые ряды представителей чеченских диаспор. Ни в одной филармонии никто не смел ему в этом отказать. Настолько был высок и непререкаем авторитет этого гениального человека.
Свое чеченство Махмуд не выпячивал, он его красиво демонстрировал на всех уровнях после очередного признания своего искрометного таланта благодарной публикой. С тем, чтобы эта самая публика начинала нормально относиться и ко всем другим чеченцам, которых кремлевские интриганы сделали изгоями в их собственной Родине. Махмуд очень переживал, когда другие его соплеменники, волей судьбы оказавшиеся на пике мировой славы, начинали по каким-то причинам скрывать свое чеченское происхождение.