— Нестор, а как ты ее к цели задом развернешь? Нам-то — вперед же надо!
— Цель к тебе сама с заду забежит. Патроны собрать — набить две полные ленты.
— Так хлопцам же ничего не останется!
— Рубиться будут. По обойме хоть останется? И ладно.
Отобрал полусотню на конях посвежее. Наказал вторым номерам при пулеметах «держать пулемет хоть зубами! ленту перекосит — сам срублю!» Велел Щусю:
— Де твои часы золотые? Ровно час отмерь — ровно час, ты запомнил? — и на всей рыси давай прямо на батарею. Сразу, плотно, всем! И что бы ни было — вперед!
Вылетела из лесу полусотня — и, пластаясь, рванула наискось логом, мимо изготовленной мадьярской конницы. В центре группы неслись две брички с каким-то грузом: «Не иначе награбленное жалеют, куркули…» Бешеные звери четверней несли брички, и диким высвистом помогали себе кучера.
Блеснул на солнце галуном офицерский рукав — и взмах направил два эскадрона сверху наискось — в угон-фланг пытающимся удрать повстанцам. Взлягнули подковы, полетел дерн, рассыпали искры обнажившиеся клинки! Не уйдут, мужичье…
Уже в хвосте беглецов оказались брички; слетела мешковина, ладные «максимы» довернули хоботы на радостных от скачки гонведов. И две длинные очереди, рассеивая в тряске пули по густой коннице, смели первые ряды. Через голову покатились всадники вперемешку с конями.
Пологий лог укрывал от огня пехоты. Мышеловка обернулась своей противоположностью. Загнанная было мышь хладнокровно расстреливала кошек.
Всаднику попасть на скаку в скачущую же мишень практически невозможно. Все законы снайперской стрельбы подтверждают это. А вот тряское разбрызгивание свинцовой струи по нарастающей в твоем прицеле массе конницы дает сокрушительный эффект. Бились на земле и ржали бессильно кони, и синие мундиры с золотым шитьем шнуров пестрыми кочками устлали отставшую перспективу.
…После чего в кольцевом стане окруживших лес преследователей начала происходить медленная координация дальнейших действий: так что, все махновцы вырвались? или бросили своих раненых? или ждать еще чего? или провести разведку боем? Поскакали меж полков посыльные.
— А-а-а-а! — пулеметные очереди и сверканье клинков.
В этой нерешенности положения — полусотня вдруг налетела с тыла на четырехорудийную батарею и мгновенно вырубила прислугу.
И в тот же миг сотни две махновцев с ревом вылетели из лесу, стремясь прямо на батарею.
Хлестнула с фланга кинжальным огнем залегшая на поле пехота, стали падать кони и люди. Но тут:
— Давай, Трофим. Петро, ну же, — без паники понукал Махно. — Покажьте, какие вы такие артиллеристы. Чому вас на войне учили?
В обе стороны развернули пушки. Лязгнул затвор; ахнул дымок, подпрыгнула пушка — и первая шрапнель лопнула ватным облачком над пехотой, брызнув крупным градом.
— Быстрей, хлопцы, быстрей.
Вторая шрапнель лопнула над уцелевшими двумя из четырех мадьярских эскадронов, преграждая преследование.
— Швыдче!
Пару верст от леса до батареи преодолели за пару минут бешеной гонки. С ликующим воплем соединились со своими. Звонко и часто били орудийные выстрелы, добивая остатки кавалерии в одну сторону — и вжавшуюся в складки поля пехоту в другую.
— Взять на передки — да и угнать себе артиллерию, — осклабился Щусь.
— Остынь, — хмыкнул Махно. — Самим бы утечь.
Батько
— Ну шо, Нестор Иванович. Вывел народ из смертушки. Постарше — быть бы тебе батькой.
— Да-а, и характером взял, и умом, и уменьем… Уж и не чаяли выкрутиться.
Спасенный ощущает душевную потребность выразить свою благодарность. Если нет чем — то словом, и слово ищет, чтоб выразить возникшее отношение.
— А что постарше… Постарше мы все не дожить можем. Батько — он и есть батько. Не по годам, а по жизни.
Посмотрели оценивающе. С проверкой и любовью. Тридцать рокив — то уже не молодость…
— Ну шо… батько. Командуй!
Привыкли. А там и приросло.
Легенда
На каторге его посадили в соляной колодец еще с одним, и сковали их кандалами вместе, чтоб совсем не убежать. А посадили туда за то, что поссорились, а за то поссорились, что тот слабых обижал. И вот они соль отбивают и лопатами в бадью ссыпают, и бадью поднимают сверху. И только раз в день им сверху в бадье — воды и хлеба. Через месяц их поднимать — а поднимают одного Махно, а того нету. Где? А я почем знаю. А он его убил и по частям наверх в бадье под горой соли и отправил. А за дело.
А когда-то давно еще он на пана батрачил, и панская дочь над ним надсмеялась. Бедный был. А в семнадцатом году он усадьбу их сжег, и всех перебил, а только ее пальцем не тронул, и всем запретил. Так куда-то и уехала. А он ее помнит, оттого не женился.