А поскольку именно за свою землю, за свое хозяйство и право жить своими руками и своим желанием — за это мужик и боролся, — так теперь он хотел хозяйствовать.
Похоже, никто еще этого не уяснил в своей глубинной и простой, как тонкая нить внутри колбасы, сути. Всеобщее и повальное огосударствление всего, коммунизация, уравниловка, распределиловка, — не работали и привели страну в коллапс, потому что народ сопротивлялся им как мог. От скрытого саботажа на рабочих местах — до массовых народных восстаний.
И Революционно-повстанческое народное движение на Украине и в Новороссии — было самым яростным и упорным очагом этого сопротивления.
Понятно ли? Гражданская война началась всерьез и повсюду, когда стали забирать у мужика хлеб, распределять все и делать коммуны под управлением комбедов. Гражданская война кончилась совсем, когда эту хрень непереносимую отменили. Вот так.
Отвоевали себе хоть кое-какие свободы! Хоть немного (а и немало для крестьян!) хозяйственных свобод!
Так что отчасти Махно Гражданскую войну выиграл. Хоть на четверть!
Ему этого было мало. Но многим его хлопцам оказалось достаточно.
Повторим. НЭП ввели не после Гражданской войны. Совсем иначе. Гражданскую войну прекратили введением НЭПа. Ортодоксальные кремлевские коммунисты под давлением вооруженного народа и всеобщего саботажа пошли на компромисс с народом, на соглашение.
Хрен с вами, граждане, получите себе вот это и вот это. Но командные высоты все за нами!
Ладно, давайте хоть так, согласились граждане.
…А параллельно с объявлением и введением НЭПа объявлялись амнистии «мятежникам» и «бандитам». Всё, по нолям, забыли старое, иди работай так, как хотел. Не тронем.
Пятый Всеукраинский съезд советов также объявил «амнистию-прощение всем бандитам, которые добровольно явятся до 15 апреля». Печатали в газетах, распространяли листовки, сбрасывали порхающие листы с аэропланов над лесами и клеили на заборы. Амнистию продляли, потом еще продляли.
И это сработало.
Обнимались, прощались, долго смотрели вслед. Бросали оружие и измученно, с робкими счастливыми надеждами, возвращались до дому.
Больше у Махно армии не было. Так, группа верных и отчаянных, беззаветные революционеры и закореневшие головорезы.
Преданный, как пес, Левка Задов. Улыбчивый и хищный до оледенения Федька Щусь.
И жена Галя.
Последний штурм
Война кончилась. Но не сразу это понималось. Семь долгих лет прошло с последнего «мирного» лета 1914. Это было — в другую эпоху, в другом мире, за неизмеримой далью неслыханных дел. Выросло и вжилось в окружающую круговерть новое поколение — не знающее толком ничего, кроме умения убивать и выживать. Это было для них — как наркотик, как любовь, как русская рулетка. Шершавые волки, солдаты удачи, профессионалы войны. Те, кто доберутся до заграниц, будут как магнитом тянуться во Францию, сбрасывать старые имена и биографии при вступлении в Иностранный Легион: сгинут в боях на всех континентах или доживут спокойную старость скромными французскими пенсионерами.
Сейчас эта братия сбивалась вокруг Махно. И сейчас он принимал всех. Это были отпетые души, бойцы высшей пробы. Потерявшие всех родных крестьяне, позабывшие дом солдаты, бравирующие близкой смертью анархисты-черноморцы, опьяневшие от садизма пленные мадьяры и ненавидевшие большевиков лютей гибели казаки. Есть люди, не приемлющие поражение и не смиряющиеся ничем.
— Мы ще посмотрим, хлопци, — сказал Махно даже весело, хлебал кулеш из котла: скрывались в днепровских плавнях.
— Глотки порвем кому хошь, — сказал Щусь.
— И уйдем от кого угодно, — подтвердил Задов.
Две сотни было у батьки, при паре тачанок. Об артиллерии забыли и думать.
— Делать надо то, чего от тебя не ждут, — сказал Аршинов-Марин.
— Вот в Харькове-то нас и не ждут, — сплюнул Махно и дурашливо почесал в галифе.
— Чешется у тебя, батько?
— А и почешем!
План выглядел так запредельно, из-за грани смерти, в пасть которой сами совались, что стали смеяться: а, кураж пошел! Всерьез? А вот да!
— Шо мы, мало городов брали? Или Харьков их больше?
— Через села пройдем, батько, людей подымем.
— В Харькове арсенал. Нам только арсенал взять и раздать оружие населению, а там заполыхает.