— Махмуд-усса поздоровался с Махтумкули, подошел к своему рабочему месту, долго, кашляя, осматривал инструмент и заготовки. Взял в руки большой замок, повертел его, повернулся к Махтумкули.
— Вот видите, иноземный замок, дорогой. Румы делали. Из Исфагани специально привезли для больших крепостных ворот. Паршивцы, ключ потеряли. А что я, бог, чтобы римские ключи делать?
Зачищая маленьким напильником заусеницы на вазе, Махтумкули отозвался не сразу.
— Какие вести из окрестностей, усса? — спросил он наконец.
— Вести? — угрюмо отозвался мастер. — Какие могут быть вести! Вчера ночью Селим-хан со своими нукерами ушел, говорят, в сторону Серчешмы. Туда же и Тачбахш-хан уехал. Видимо, ваши там нажимают. Иначе зачем бы Шатырбек вызвал из Куня-Калы Селим-хана? Не верит Шатырбек народу, все от народа прячет, все за горы переправляет!
— А семья его здесь.
— Что ему она? Жена ни повадкой, ни характером на него не похожа. Дети тоже, сохрани аллах от дурной мысли, словно от другого отца народились. А скотину свою он давно за горы отправил! И богатство — тоже! Ему ничего, кроме богатства, не нужно… Вот, взгляните, поэт, на эту долину! Это одна из самых плодородных долин в мире, так я думаю. Тысяча людей живет и кормится здесь, один Шатырбек не может насытиться! И ведь пускай бы беден был! А то, — клянусь аллахом, не вру! — все его родичи до седьмого поколения могут, лежа кверху брюхом, день и ночь жевать — все равно не убавится. А он все хватает, что под руку попадется, все не насытится богатством, грызет народ, хуже злого волка.
Постукивая легким молоточком по резцу, Махтумкули сказал:
— Волка по зубам бьют, Махмуд-усса, чтобы он не кусался!
— А кто его сможет ударить? — воскликнул Махмуд-усса. — Шатырбек-то не один! И Селим-хан, и Тачбахш-хан, и другие, вплоть до самого хакима, — все они заодно. Попробуй-ка подступись к ним, если головы не жалко! Они все дела с помощью сабли решают.
— Все дела, усса, не переделаешь одной саблей.
— Верно. Но к кому пойдешь жаловаться, куда за помощью обратишься? Вот то-то и оно! Сами видите, с утра до ночи спину не разгибаю, а есть у меня достаток? Нету. Одних лишь проклятий на злую долю в избытке, да от них толку мало.
— Говорят, у проклятий тоже есть крылья Не всегда мир будет мрачным, настанет и для бедных светлый день.
— Не знаю, настанет ли… До сих пор, кроме страданий, ничего не видим, будь она неладна, такая жизнь!
— Страданий, усса, хватает для всех. Ни на востоке земли, ни на западе нет места, где царило бы всеобщее благоденствие. Треть мира сего водой занята, две трети — страданиями. Нет покоя в мире. На ссорах и междоусобицах построили мы дома наши, потому и колеблются они, каждый миг грозят упасть. Как-то спросили у волка: "Что спросишь у аллаха?" Он ответил: "Пусть будет ветер да темная ночь!" Вот так и наши правители только одного желают: больше было бы вражды между племенами, да сражений, да грабежей…
Махмуд отложил в сторону разобранный замок, обтер черные пальцы ветошью.
— Одно меня удивляет, поэт! Ведь есть в стране и правители повыше, чем бек или хан? Неужто до их слуха не доходит стон народа?
— Вода может мутиться и у самого родника, — усмехнулся Махтумкули.
— Возможно, так оно и есть, — кивнул старый мастер. — Иначе кто-нибудь одернул бы таких, как Шатырбек. Ну, скажи, пожалуйста, что ему еще нужно! Пользуйся тем, что бог тебе дал, и живи себе спокойно, другим жить не мешай. Так нет же! То ему зарубить кого-то надо, то ограбить… Дня без этого не может прожить.
— Привыкшая к воровству рука не остановится, усса. И Шатырбек, и наш Адна-сердар — все они одним чертом мечены. Целый мир в глотку им запихай — они все равно рот разе-вать будут. Только одно и спасение, что кляпом его заткнуть.
Продолжая разговаривать, два мастера не забывали и о работе. Махтумкули закончил последний виток орнамента, оглядел вазу со всех сторон и протянул ее Махмуду.
— Ну-ка, усса, посмотри опытным глазом!
Махмуд взял вазу, подошел к открытой двери — поближе к свету, — одобрительно поцокал:
— Замечательная штука получилась!.. Узор туркменский, что ли?
— Да. Такими узорами наши женщины ковры ткут.