Проговорив последнюю фразу как бы про себя, дон Мигель взял три письма и продолжал:
— Ну, хорошо, Тонилло, я постараюсь отстоять тебя от военной службы и, наверное, отстою, потому что теперь не пожалею ничего для этого... Пока же вот тебе поручение: в девять часов утра снеси донне Авроре букет цветов. Скажи у нее в доме, что тебе приказано передать его лично, и когда она выйдет, передай ей вместе с цветами это письмо, но только так, чтобы при этом никого не было. Потом ты отправишься к дону Фелиппе Арана и отдашь ему вот это письмо, а от него пройдешь к полковнику Саломону и вручишь тоже письмо. Смотри, не перепутай письма и отдавай каждому, какое следует, а то наделаешь мне большие неприятности.
— Будьте покойны, сеньор, не ошибусь.
— Погоди, вот еще что...
— Что прикажете, сеньор?
— Когда отдашь письмо полковнику Саломону, пройди к донне Марселине...
— К той, которую...
— Да, да, именно к той самой, которую ты на днях не впустил ко мне, и ты был прав, поступив так. А сегодня скажи ей, что я прошу ее пожаловать ко мне немедленно.
— Хорошо, сеньор.
— Думаю, что ты возвратишься в десять часов. Если я в это время буду еще спать, ты разбудишь меня.
— Слушаю, сеньор.
— Перед уходом скажи кому-нибудь из своих товарищей, чтобы разбудили меня сейчас же, если кто спросит меня раньше твоего возвращения.
— Все будет исполнено, сеньор.
— Еще одно, и тогда можешь пойти спать... Но может быть, ты сам догадываешься, что я хочу сказать?
— Догадываюсь, сеньор, — ответил слуга, глядя своими умными глазами прямо в глаза дону Мигелю.
— Очень рад этому, Тонилло, и я желал бы, чтобы ты всегда помнил, что для сохранения моего доверия тебе следует быть немым как рыба, хладнокровным как лягушка и мудрым как змея. Если ты проболтаешься, или…
— Этого никогда не будет, сеньор.
— Хорошо, будем надеяться... Теперь ступай.
Было три часа утра, когда дон Мигель, запершись в своей спальне, предался наконец отдыху.
Глава VI
ЛОГОВО ТИГРА
В то время, когда на берегу Рио-Платы происходила резня, описанная нами в первой главе, в одном из домов на улице Реставрадора совершались еще более важные события.
Для того, чтобы читателям был вполне понятен наш рассказ, необходимо развернуть перед ним картину политического положения Аргентинской республики в тот момент, с которого начинается наше повествование.
Это была эпоха кризиса для диктатуры Розаса, которому предстояло или пасть, или же набрать еще большую силу и укрепиться на достигнутой им вершине могущества.
Кризис был вызван тремя причинами: гражданской междоусобицей, восточной войной и французским вопросом.
Вспыхнувшее в декабре 1839 года на юге восстание угрожало Розасу такой опасностью, какой он еще ни разу не подвергался в течение всей своей политической карьеры. Но неудачный конец этого восстания, плохо задуманного и еще хуже направленного, имел в результате лишь то, что Розас, этот баловень судьбы, обязанный своими успехами, главным образом, глупости своих противников, сделался смелее и деспотичнее прежнего, потому что остался победителем над всеми восставшими против него.
Однако вскоре два страшных удара сильно потрясли здание его могущества: поражение его войск на востоке и экспедиция генерала Лаваля в провинции Энтре-Риос.
Победа при Херуа дала генералу Лавалю возможность вызвать революционное движение в Корриептесе, который 6 октября 1839 года восстал и поднял знамя возмущения против деспотизма Розаса.
Между тем побежденные при Каганче войска диктатора укрылись в провинции Эптре-Риос, в окрестностях; Параны, и вместе с поспешно высланным Розасом подкреплением образовали новую сильную армию, в которой; находился бывший президент дон Мануэль Орибе.
Генерал Лаваль оставил провинцию Корриентес и со своей, сильно увеличенной, прекрасно дисциплинированной и полной энтузиазма армией, 10 апреля 1840 года разбил наголову дона Кристобаля. Последствием этой победы было распространение революционного движения па Тукумане, Сальто, Риоху, Катамарку и другие провинции.
Еще за три дня до этого, т. е. 7 апреля, собрание тукуманских представителей постановило не признавать; более диктатора Хуана Мануэля Розаса губернатором Буэнос-Айреса и отобрать у него данное ему прежде полномочие на право сношений с иностранными государствами.
13 апреля то же самое повторилось в Сальте, а в следующие дни восстали против власти Розаса и прочие поименованные провинции. Словом, из четырнадцати провинций, входивших в состав Аргентинской республики, ровно половина объявила себя против Розаса.
Провинция же Буэнос-Айрес представляла совершенно особенный вид.
Южная часть ее опустела, благодаря многочисленным эмиграциям, вызванным вспыхнувшей революцией и последовавшей затем кровавой расплатой за нее, а север был переполнен недовольными.
Розас знал все это, но долго не принимал никаких мер, выжидая, чтобы смутное положение определилось яснее, хотя скрытый мятеж мог вспыхнуть каждый день, если бы явились энергичные вожди; но их-то пока и не было.
Когда же Розас увидел себя стесненным со всех сторон и понял, что силы его слабеют, он решился и начал действовать.
Чтобы восстановить в мятежных провинциях свою утраченную власть, Розас послал туда генерала Ла-Мадрида. Последний, не надеясь на один свой личный авторитет, остановился в Кордове с целью набрать там хоть небольшой отряд.
Желая помочь Орибе Эшапо, находившимся в провинции Энтре-Риос, диктатор подверг провинцию Буэнос-Айрес тяжелому испытанию, приказав произвести набор в армию всех способных носить оружие граждан, не разбирая ни лет, ни положения, ни рода занятий. Гражданам, впрочем, предоставлялось на выбор: или идти в солдаты, или уплатить за себя известную сумму, причем тех, которые не могли внести этой суммы сразу, держали в тюрьме или в казармах до полной ее выплаты.
Эта жестокая мера в соединении с чувством патриотизма, возбужденного в молодежи слухами о победах армии освобождения, вызвала эпидемию эмиграции в самом Буэнос-Айресе, задававшую, как мы видели, такую большую работу кинжалам Мас-Горки.
Для противодействия Лавалю выигравшему уже два сражения, Розас, в сущности, мог рассчитывать только на остатки своей армии, находившейся в провинции Энтре-Риос, и на энергию генерала Ла-Мадрида, которому предстоял нелегкий труд пополнить армию новобранцами.
В провинции же Буэнос-Айрес Розасу не на кого было надеяться, кроме своего брата Пруденсио, Гранада, Гонсалеса и Рамиреса, имевших под рукой несколько неполных, плохо дисциплинированных дивизий.
Для удержания же в страхе самого города Буэнос-Айреса у него в распоряжении имелась лишь Мас-Горка.
В конце апреля для Розаса внезапно явилась новая опасность: генерал Ривера, сильно возгордившийся победой при Каганче, стал прогуливаться со своей армией из конца в конец республики, хотя и не соединялся еще с Лавалем. Может быть, какие-нибудь личные причины мешали этим двум генералам соединиться вместе и нанести решительный удар диктатору республики; трудно найти другое объяснение этого странного факта, что оба победителя не действовали совместно.
Как бы то ни было, но Розасу приходилось очень туго. Если генерал Ривера пока еще бездействовал, то каждую минуту можно было ожидать, что он вновь покажет себя, тем более, что весь восток, где сейчас находился Ривера, готов был подняться на помощь.
Кроме всего этого, перед диктатором, как грозный призрак, стояла Франция.
Избранный в президенты восточной части республики генерал Ривера заключил союз с французскими властями в Ла-Плате против Розаса. Впрочем, этим союзом до известной степени была задета национальная гордость аргентинских эмигрантов и, некоторые из них, наиболее умеренные, находили, что долг повелевает им оставаться нейтральными в международном вопросе, касавшемся их правительства, каково бы оно ни было. Но таких было немного; большинство же было против этого правительства. Нашлись даже такие, которые стали громко кричать о наглости иностранцев, собирающихся ловить рыбу в мутной воде в приютившей их стране.