— Брисуэла! Эрсильбенгоа! Кармона! Бланко! — повторил Розас, неподвижно устремив сверкающие глаза на красную скатерть, как бы желая раскаленным железом выжечь в своей памяти эти имена. — Продолжайте! — резко крикнул он после непродолжительной паузы.
— «Из Катамарки, от шестнадцатого апреля, сообщают, — продолжал секретарь, — что гнусный унитарий Антонио Дульсе — так называемый председатель собрания — и Хосе Кубас — так называемый губернатор — готовятся издать постановление о признании изменником отечества великого реставрадора законов, губернатора и генерал-капитана провинции Буэнос-Айрес, превосходительнейшего бригадира дона Хуана Мануэля де Розаса...»
— Я им покажу такие дульсы, которые им покажутся очень горькими! — воскликнул Розас, судорожно сжимая пальцы правой руки и раздувая ноздри, как дикий зверь. — Ну-ка, — обратился он к другому секретарю, — покажите мне акт Жужуя от тринадцатого апреля... Так!.. Теперь прочтите мне имена лиц, подписавших этот акт.
Второй секретарь прочел несколько десятков из наиболее благородных и славных в стране имен, между тем как Розас сам записывал эти имена на документе, который держал в руке.
— Хорошо, — продолжал он, отдавая секретарю этот документ обратно. — А под какой рубрикой запишете вы это в книгу?
— Под рубрикой: «Сообщения из провинций, подпавших под власть унитариев», ваше превосходительство, как вы приказывали.
— Я так никогда не приказывал!.. Повторите заглавие рубрики.
— «Сообщения из провинций, подпавших под власть изменников-унитариев», — повторил молодой человек, бледнея до синевы.
— Повторяю, я так не приказывал... Повторите еще раз.
— Но, ваше превосходительство...
— Что «ваше превосходительство?» — передразнил Розас. — Повторите еще раз как следует, да погромче, чтобы все слышали и запомнили.
— «Сообщения из провинций, подпавших под власть гнусных изменников-унитариев», — неестественно звенящим, нервно-возбужденным голосом произнес секретарь, притом так громко, что окончательно было заснувший старый воин вздрогнул, поднял свою трясущуюся голову и в недоумении вытаращил глаза.
— Ну, теперь так, — сказал Розас. — Не забудьте, что я раз и навсегда приказал называть их гнусными изменниками-унитариями... Впрочем, достаточно называть их просто гнусными унитариями, а что они изменники — понятно само собой... Гнусные унитарии, слышите?
— Слышу, ваше превосходительство.
— Читайте письмо Корвалана.
Секретарь, поклонившись, начал:
«Да здравствует Аргентинская республика!
Да погибнут гнусные унитарии!
Буэнос-Айрес, 4-го месяца Америки 1840 г., 31-го года свободы, 24 — независимости и 11-го Аргентинской конфедерации.
Адъютант его превосходительства командиру 2-го, полковнику дону Антонио Рамиресу.
Я, нижеподписавшийся, получил приказ от его превосходительства губернатора провинции, великого реставрадора законов, бригадира дона Хуана Мануэля де Розаса, которым мне предписывается сообщить вашему высокородию, что его превосходительство находит нужным, чтобы ваше высокородие при составлении отчетов о числе войск, находящихся под вашей командой,всегда показывали это число вдвойне, добавляя, что половина войска линейного, и что все оно проникнуто федеративным духом.
«Да сохранит Господь ваше высокородие на многое множество лет!»
— Отлично! — произнес Розас, взяв это письмо из рук секретаря. — Эй, — крикнул он через плечо, — Корвалан! Сюда!
Старик-воин вскочил, точно под влиянием электрического тока, и подошел к столу, причем шпага очутилась у него сзади, а эполеты так и подплясывали на его груди и на спине.
— Опять спал, старый соня? А? — продолжал Розас.
— Виноват, ваше превосходительство...
— Хорошо, хорошо!.. Подписывай.
Старик взял поданное ему диктатором перо и дрожащей рукой подписал под письмом:
«Мануэль Корвалан».
— Ты мог бы выучиться и получше писать, когда был в Мендосе, — заметил Розас, смеясь над неуклюжими буквами, с трудом выведенными стариком.
Последний ничего не ответил на это замечание, и стоял молча и неподвижно как статуя.
— Скажите мне, пожалуйста, генерал Корвалан, — все еще с улыбкой продолжал Розас, — что ответил вам Симон Перейра?
— Что солдатское сукно подорожало на тридцать процентов против прежней цены, — отвечал старик каким-то, точно деревянным, голосом.
— Да? — произнес диктатор, поворачиваясь вместе с креслом к Корвалану. — Завтра утром сходи к нему и передай при всех присутствующих от моего имени то, что знаешь, чаще добавляя, что это именно я ему посылаю, понял?
— Как не понять, понял, ваше превосходительство!
— Ну, а что ты скажешь ему?
— Его превосходительство губернатор посылает вам вот это, — три раза повторил старик, причем каждый раз с невозмутимой серьезностью ударял открытой ладонью правой руки по своей левой руке повыше локтя.
Розас громко расхохотался, секретари угодливо улыбнулись, но лицо старика сохраняло свою прежнюю неподвижность.
— Скажи мне теперь, генерал, в котором часу прибыл сюда доктор? — спросил диктатор прежним деловым тоном.
— Ровно в полдень, ваше превосходительство.
— А просил он чего-нибудь?
— Раз попросил стакан воды, а потом два раза просил огня.
— Говорил он что-нибудь?
— Ничего, ваше превосходительство.
— Хорошо. Отдай ему назад вот это его прошение, которое он мне вчера представил, и скажи,чтобы он переделал его и оставил на бумаге поля, а в другой раз не забывал бы распоряжений правительства.
— Слушаю, ваше превосходительство.А потом можно отпустить его?
— Можно. Он уже двенадцать часов ничего не ел и теперь достаточно напуган. Это научит его уважать мои распоряжения.
Корвалан с поклоном повернулся и, выйдя из залы, направился в комнату, где, как мы уже говорили, сидел в задумчивости человек, одетый в черное.
Глава VII
ОТЕЦ И ДОЧЬ
После ухода старика Розас помолчал немного, потом снова обратился к первому секретарю:
— Сделаны извлечения из сообщений из Монтевидео?
— Сделаны, ваше превосходительство.
— И доклад полиции?
— Отмечен, ваше превосходительство.
— В котором часу хотели они сегодня сесть на судно?
— В одиннадцать.
— А теперь без четверти двенадцать, — проговорил диктатор, взглянув на свои карманные часы. До сих пор нет никаких донесений; должно быть, они побоялись выполнить свой замысел, — прибавил он вставая. — Ну, можете уходить... А это еще что за черт? — вскричал он, заметив свернувшегося клубком на полу человека в монашеской рясе. — А, отец Вигуа!.. Не угодно ли вашему преподобию проснуться!
И диктатор нанес сильный удар монаху ногой в бок.
Монах с пронзительным криком вскочил на ноги и чуть было опять не упал, запутавшись в рясе. Секретари удалялись один за другим, подобострастно улыбаясь на грубую выходку его превосходительства.
Розас остался один с мулатом, который отличался маленьким ростом, порядочной толщиной, широкими плечами, громадной головой, лицом с жирными щеками, низким и узким лбом, едва заметным носом и маленькими, заплывшими жиром глазами; вся его безобразная физиономия носила печать глупости и низости.
Это был один из тех кретинов, которыми Розас любил забавляться в минуты досуга.
Бедный мулат, с видом бессмысленного, побитого животного, таращил свои испуганные глаза на диктатора и почесывал ушибленный бок.
Розас смеялся во все горло, стоя перед ним, когда возвратился старик Корвалан.