— Конечно, знает.
— Ну, и что же?
— Это ему все равно, лишь бы не дать Лавалю возможности добиться успеха. Вы, очевидно, и представить себе не можете, до чего доходит рознь между аргентинцами и некоторыми из ваших эмигрантов, преданными Ривере. Они совсем оплели президента, восстановили его против действительных друзей, пользуются его слабыми сторонами, всячески раздражают, — словом, управляют им для удовлетворения личного честолюбия. Вообще в этой стране общих интересов не существует, каждый действует на свой страх, думая единственно о себе лично, и потому один на другого ни в чем не может положиться. Франции уже надоело вмешиваться в эту грустную неурядицу и она намерена отстраниться. Это видно по полученным мной последним инструкциям. У нее есть заботы поважнее этих, ей нужно подумать об африканской войне.
Дон Мигель сделался еще бледнее, чем был.
— Кто же начальствует в Монтевидео? — спросил он дрожащими от волнения губами.
— Тот же Ривера, сухо ответил консул.
— Но ведь он сейчас находится в действующей армии, и у него должен быть наместник, который распоряжается вместо него?
— Наместник есть, но он делает только то, что приказывает ему Ривера.
— Ну, а собрание?
— Собрания нет.
— Так, наконец, народ?
— И народа нет, в том смысле, конечно, что в Америке народ еще не имеет права совещательного голоса. Есть только один Ривера, который и орудует. Положим, около него имеется несколько честных, даровитых людей, как, например, Васкес, Муиос и другие, но их влияние парализуется теми, кто ненавидит их.
Дон Мигель в полном унынии опустил голову. Все его планы разрушены, все светлые надежды обмануты и все усилия и жертвы не привели ни к чему!
Однако, не в его характере было долго отчаиваться. Он овладел собой, поднял голову и спокойно проговорил:
— Пусть так, господин де Мартиньи. Я всегда готов считаться со свершившимися фактами и действовать сообразно с ними. Вы говорите, что Ривера не желает идти с Лавалем, а поэтому невозможно устроить их совместного движения на Буэнос-Айрес. Ведь так?
— Совершенно верно, — ответил француз.
— В таком случае нужно попытаться убедить Лаваля, чтобы он шел один на Буэнос-Айрес и напал на город с наименее защищенной стороны. Пусть он немедленно идет туда, не смущаясь встречами со слабыми отрядами Розаса. Пусть посмелее атакует город. Я ручаюсь, что все население станет на его сторону, благодаря именно смелости его предприятия. Я обязался бы с сотней моих друзей проложить ему путь, овладеть арсеналом, крепостью, вообще каким бы то ни было пунктом, который Лаваль указал бы мне.
— Вы человек мужественный, сеньор дель Кампо, — с чувством сказал де Мартиньи, пожимая ему руку, — но вы знаете, что мое официальное положение вынуждает меня быть крайне осторожным в подобные критические минуты. Я могу только частным образом высказать свое личное мнение генералу Лавалю. Впрочем, я постараюсь еще переговорить с некоторыми членами аргентинской комиссии. 'Гак как я теперь имею основание думать, что сражение проиграно, и что генерал Лаваль решится, наконец, на вторжение в Буэнос-Айрес, то я готов всеми силами поддерживать ваше мнение о необходимости неотлагательного и быстрого действия.
— Да, овладеть Буэнос-Айресом, значит овладеть всем, потому что там Розас, его власть и сила. В Буэнос-Айресе заключена вся судьба Аргентинской республики. Как только он будет вырван из рук Розаса, республика сделается свободной. Исполните свое обещание, и мое отечество вечно будет обязано вам, как человеку, способствовавшему его освобождению. Теперь позвольте мне проститься с вами, уважаемый господин де Мартиньи, — заключил дон Мигель, встав со своего места. — Я возвращаюсь в Буэнос-Айрес с надеждой на вас. Может быть, мы еще и увидимся, если не здесь, на земле, то там... на небе. Первое может случиться тогда, когда моя несчастная родина благополучно вынесет свой теперешний страшный кризис, а второе — если она погибнет.
— Нет, — возразил консул, провожая его в переднюю,— вы должны дать мне слово повидаться со мной еще на земле, свидание на небе — дело несколько сомнительное: там, пожалуй, мы и не найдем друг друга, — пошутил он.
— Слова дать не могу, все будет зависеть от обстоятельств, — ответил дон Мигель. — Прощайте, господин де Мартиньи. Примите мою благодарность за обещанное вами содействие. С этого дня наша переписка будет чаще, подробнее и откровеннее прежнего.
— Да, пожалуйста, пишите каждый день, если возможно.
— Буду пользоваться всеми удобными случаями... Да, кстати, я попрошу вас об одной услуге.
— Говорите, говорите, что вам угодно. Я весь в вашем распоряжении, — с живостью произнес француз.
— Пришлите мне, пожалуйста, завтра рекомендательное письмо к дону Сантьяго Васкесу.
— С удовольствием. Где вы остановились?
— В гостинице Пара. Я там еще не был сам, но поручил человеку, с которым приехал, занять в этой гостинице для меня номер. Кроме того, я попрошу вас приказать вашему слуге проводить меня туда, я сам не знаю дороги.
— Сию минуту.
— Не найдете ли возможным предупредить сеньора Васкеса, что я буду у него завтра вечером в восемь часов?
— Хорошо, Я увижусь с ним лично и скажу ему,
— Прощайте, прощайте! — еще раз сказал дон Мигель. — Мне кажется, я никогда не увижу больше ни Монтевидео, ни вас...
— Оставьте вы эти мрачные мысли, мой друг, — перебил де Мартиньи. — Вы так молоды, вам предстоит еще долгая жизнь.
— Да, мне всего двадцать семь лет. Но разве молодость гарантирована от смерти, в особенности в смутные эпохи?
Они пожали друг другу руки, и дон Мигель вышел из дома в сопровождении слуги консула.
На следующий день, в одиннадцать часов вечера, дель Кампо, после продолжительного свидания с доном Сантьяго Васкесом, сел в ту же китоловку, которая привезла его накануне в Монтевидео.
Молодой человек возвращался в Буэнос-Айрес с разбитыми надеждами и новым запасом разочарований. Тем не менее, он решился продолжать борьбу против угнетателей своего отечества, несмотря на то, что почти утратил веру в успех.
Ветер во все время плавания был попутный. Судно летело по волнам с быстротой птицы. Ровно в полночь дон Мигель высадился в Буэнос-Айресе в укромном месте и, никем не замеченный, направился по темным и пустынным улицам к своему дому.
Глава XXIII
ДОННА МАРИЯ ЖОЗЕФА ЭСКУРРА
Свояченица его превосходительства реставрадора давала аудиенцию в своей спальне. В смежной зале, пол которой был покрыт прекрасным плетеным ковром с белыми и черными полосами, по обыкновению, теснилась толпа, один вид которой приводил в содрогание мало-мальски щепетильных людей.
Старая мулатка играла роль адъютанта и церемониймейстера. Охраняя дверь в спальню, она без всякого стеснения брала деньги, которые ей давали желающие попасть в святилище донны Марии Жозефы первыми, без соблюдения очереди. Просьбы, мольбы и слезы не трогали мулатку, казавшуюся каменной, только деньги действовали на нее. Толпа была самая разношерстная. Тут были негры, мулаты, индейцы, белые, были люди богатые и бедные, высших классов и низших, честные и негодяи, все сошлись здесь в чаянии каких-нибудь благ и милостей.
Но вот из спальни вышла молодая, лет восемнадцати, негритянка с надменным видом, должно быть, из богатых. Пропустив ее мимо себя, мулатка дала знак белому, неподвижно стоявшему у окна и вертевшему в руках фуражку. Он не спеша протиснулся через толпу, обменялся несколькими словами с охранительницей двери и вошел в спальню.
Донна Мария Жозефа сидела на низеньком диванчике и пила мате с молоком.
— Садись, — сказала она вошедшему. Тот с неуклюжим поклоном сел на край стула.
— Ты какой пьешь мате, сладкий или горький? — продолжала она.