— Что консьерж? — тупо спросил я.
Катильон отчетливо всхлипнул и ответил:
— Консьерж опознал в Банно посыльного.
Жорж Катильон повысил меня в должности, прибавил жалование и иногда приглашал на корпоративные обеды к себе домой. Чем-то я приглянулся ему, хотя я не мог понять причины этого. А когда спросил напрямик, то услышал:
— Вы кажетесь мне порядочным человеком, Гийо. Не лизоблюдом, не подхалимом, не попрошайкой — этого-то добра вокруг меня пруд пруди. Звезд с неба не хватаете, но выглядите надежным. В вас нет двойного дна — поэтому я и принял вас на работу без рекомендаций.
И Жорж дружески похлопал меня по плечу. Я склонил голову в знак благодарности и подумал, что месье Катильон, несмотря на свой незаурядный ум (а иначе как он сколотил бы состояние, когда другие разорялись?) — всего лишь человек. И ему свойственно ошибаться…
Роже Банно умер в Безансонской тюрьме от сердечного приступа, не дождавшись казни. Я чувствовал себя виноватым в его смерти, вечно испуганное выражение лица Банно никак не шло у меня из головы.
…Ноги сами принесли меня в церковь. Вообще-то я никогда не отличался особой набожностью: мой батюшка вспоминал имя Бога крайне редко, и не всегда в почтительных выражениях, а матушка… Матушка, бывало, молилась перед старинным распятием, висевшим на стене в спальне — должно быть, просила за моего отца, который в ту пору воевал где-то вдали от Франции… Впрочем, я был тогда совсем юн и мало что помню.
Церковь находилась на площади Трините перед лениво журчащим фонтаном. Фонтан выглядел изрядно обветшавшим: штукатурка на бассейне местами обвалилась, обнажая кирпичную кладку, и сами кирпичи были старые, покрытые трещинами и лишайником. В густой зеленоватой воде плавали клочки бумаги и сорванные ветром листья.
Внутри церкви было тихо и почти пусто. Только какая-то старуха в шерстяной юбке горячо молилась перед распятием, да две женщины — судя по виду, служанка и ее госпожа — сидели на скамье недалеко от входа, обе в скромных, но довольно дорогих платьях и шляпках с вуалями. Цветные витражи в стрельчатых окнах скрадывали солнечный свет. Я прошел по истертым каменным плитам, присел на переднюю скамью и неожиданно услышал возле себя тихое посвистывание.
Этот звук издавала одежда невысокого пожилого священника: он был в сутане с короткой крылаткой и оттого напоминал кардинала Ришелье со старой гравюры. Почему-то он остановился подле меня. Я несмело поднял на священника глаза, и он тихо спросил:
— Простите, сын мой, но давно ли вы были на исповеди в последний раз?
— Не знаю, — честно ответил я. — Должно быть, давно…
Он повернулся, и ни слова больше не говоря, двинулся по проходу к маленькой кабинке, забранной малиновым бархатом. Он словно точно знал, что я последую за ним.
Я с трепетом присел на узкую скамью, чувствуя себя… даже не знаю, как объяснить. Будто в далеком детстве, когда, набедокурив, прибегал к матери и утыкался лицом в ее колени. И замирал, не в силах выговорить ни слова. Тут, в исповедальне, меня тоже хватило не намного. Понадобилась почти минута, чтобы я, проглотив застрявший в горле ледяной ком, выдавил из себя:
— Я согрешил, святой отец. Страшно согрешил…
— Посмотрите, госпожа, опять тот человек с грустными глазами, — услышал я шепот у себя за спиной.
Голос принадлежал одной из женщин, которые обычно приходили сюда вдвоем и садились на скамью возле входа — я знал об этом и не стал оглядываться.
— Тише, Долли. Будет неловко, если он услышит.
— Но он выглядит так романтично… Мне кажется, он переживает из-за несчастной любви…
— Скорее, в его семье кто-то умер, — возразила вторая. — И перестань глазеть, это неприлично.
Шепот умолк. Я сидел неподвижно, глядя на изображение Девы Марии в плаще с капюшоном — она казалась живой и напоминала мне мою матушку. Интересно, бывал ли Банно в этой церкви. Наверняка да, если его дом находился где-то неподалеку. И наверняка нет, если он жил на другом конце Парижа. Я не знал, где жил Банно и был ли он примерным прихожанином. Я не знал, была ли у него семья, любила ли его жена или изводила бесконечными нападками, был ли он верен ей или тратил половину жалования на любовницу — я не знал о нем ничего, кроме того, что он умер из-за меня и вместо меня.
Простите меня, святой отец, ибо я согрешил…
Тем временем к женщине подошла служанка, они о чем-то посовещались и тоже двинулись к выходу. Служанка заинтересовала меня слабо, но вот ее госпожа…