— О, Роб, — шепнула она во влажное тепло, посылая свое дыхание в глубину его глотки. Она играла его губами, нежно покусывая их, проводя по ним языком, покрывая своей слюной. Ее руки крепко держали его поясницу, а рот ласково касался его рта. Она словно говорила ему, что знает, как быть нежной, и что ее голод направлялся скорее к его душе, чем к телу. Ее глаза отыскивали его глаза, искали в них утешение. В ответ он старался сообщить ей, что она теперь была ближе к нему, чем прежде, даже в тот момент, в самом начале, когда они оба кричали в сумерках о своей радости. Тогда это был экстаз, всепоглощающая страсть двух юных тел. Сейчас что-то иное, физическая интимность переросла во что-то гораздо большее. Оба знали это. Вопреки всему они стояли под сенью любви.
Внезапно она оторвалась от него и казалась ошеломленной.
— Роб, ты расскажешь мне? — спросила она. — Обещай, что расскажешь мне все, о чем бы я ни спросила.
Наступил момент для мужества.
— Обещаю.
Он не думал. Просто сказал. Утаить ему хотелось бы всего лишь одно.
Разумеется, именно про это она и хотела знать.
— Роб, что именно произошло между тобой и Мери Уитни вчера?
41
— Солдаты могут сражаться двое суток без сна, — сказал Питер Стайн. — На третьи сутки они падают без сил.
— Интересно, что они будут делать, если не поспят месяц, — улыбнулась Криста. — У меня такое предчувствие, что мы собираемся это проверить на себе!
Он тоже засмеялся. Его жизнь переменилась. Он рождался заново. Небо казалось новым. Запахи другими. Еда вкусней. Если верить Фрейду, то любовь это невроз, если невроз и счастье считать одинаковыми вещами. Напротив него за обеденным столом на краю бассейна сидела Криста Кенвуд. Именно благодаря ей все и произошло с ним. Она была одета в махровый халат, на лице никакого грима. Он никогда еще не видел ее такой красивой.
— Хочешь еще арбуза? — спросила она. Стол ломился от фруктов. Папайя, манго, грейпфруты, все это росло на деревьях не дальше пятидесяти футов от того места, где они сидели.
— Нет, я уже объелся. Полон.
— Я тоже. Я полна тобой.
— Объелась мной?
— Полна.
Ее голос звучал хрипло.
Он засмеялся.
— Криста, не нападай на меня. По крайней мере, нам нужно закончить завтрак.
— Если крысу, которая нажимает на звонок, награждать, стимулируя центр удовольствия в ее мозгу, то она будет звонить, пока не умрет с голоду. Ей некогда будет есть. Вот со мной та же история.
— Вот уж никогда не думал, что меня можно сравнить с крысой, — заметил Питер.
Она засмеялась, освобождая его от крючка сладострастия. Хоть это и казалось бессмысленным, но жизнь должна была продолжаться, несмотря на любовь.
— Ты сегодня собираешься писать?
Он закрыл глаза руками.
— Даже и не говори мне об этом. Я не взял с собой машинку. Я не в своей комнате. Господи, да тут все другое. Видимо, я больше никогда не смогу писать.
Это было мимолетное настроение, но ведь так приятно найти себе уважительную причину.
— Теперь, когда ты со мной, ты будешь писать еще лучше, чем когда-либо прежде. Я обещаю тебе.
— Я всегда придерживался той точки зрения, что одиночество и тревога лучшие повивальные бабки для слов. А если ты доволен, тогда зачем тебе марать бумагу?
— Ты слишком много думаешь.
— Так говорить глупо. Все думают одинаково много. Просто одни люди мыслят глубоко, а другие мыслят клише. — В его слова вкрался профессорский тон.
— Вот уж глупости. Клише вообще самое глубокое, что есть. Они ведь выдержали проверку временем. Именно благодаря своей глубине они не исчезают. Мысль не обязательно должна быть глубокой только оттого, что новая.
— Что ж, попробуй-ка писать клише и посмотрим, как ты это продашь.
— Ну, это все равно, что сказать «Попробуй писать правду и посмотрим, как ты это продашь».
Питер отложил салфетку. Его щеки вспыхнули.
— Знаешь, я заметил одну весьма странную вещь. Каждый считает себя писателем. Каждый раз, Когда я выбираюсь на люди, находится меднолобый и бесстыжий идиот, который заявляет мне, что может написать книгу, потому что видел и сделал множество удивительных вещей. Все же мне хочется думать, что писателю требуется что-то еще, кроме шатания по свету и накапливания приключений. Я понимаю, что ты написала книгу, но твоя книга подходит скорее под рубрику образовательной литературы, не настоящей.