Барбара. Ну?
Казенс. Ни проблеска надежды. Все доведено до совершенства! Невероятно, но это так. Не хватает только собора, чтобы из ада этот город превратился в рай!
Барбара. Удалось вам узнать, что они сделали для старика Питера Шерли?
Казенс. Ему дали место сторожа и табельщика. Несчастный! Работу табельщика он считает умственным трудом и говорит, что она ему не по силам, а сторожка слишком для него великолепна, и он ютится в чулане.
Барбара. Бедный Питер!
Из города идет Стивен. В руках у него полевой бинокль.
Стивен (с энтузиазмом). Ну как, видели? Почему вы от нас ушли?
Казенс. Я хотел видеть все, что мне не собирались показывать, а Барбаре хотелось послушать рабочих.
Стивен. Нашли какие-нибудь недостатки?
Казенс. Нет. Рабочие зовут его Дэнди-Энди и гордятся тем, что он такой продувной старый плут. Но все здесь доведено до невероятного, противоестественного, отвратительного, пугающего совершенства.
Появляется Сара.
Сара. Боже, какая прелесть! (Подходит к вагонетке.) Видели вы детские ясли? (Садится на снаряд.)
Стивен. Видели вы библиотеки и школы?
Сара. Видели вы танцевальный и банкетный залы в здании городского совета?
Стивен. А вы заходили в страховую кассу, пенсионный фонд, в строительное общество, в магазины?
Из конторы выходит Андершафт с пачкой телеграмм в руке.
Андершафт. Ну, вы все осмотрели? Мне очень жаль, что меня вызвали. (Указывая на телеграммы.) Добрые вести из Маньчжурии.
Стивен. Опять японцы победили?
Андершафт. Не знаю, право. Нас тут не интересует, какая сторона победит. Нет, хорошие веста о том, что воздушный броненосец обнаружил поразительные достоинства: в первом же деле он стер с лица земли укрепление с тремястами солдат.
Казенс (с платформы). Манекенов?
Андершафт (направляясь к Стивену, резким движением отшвыривает с дороги лежащий манекен). Нет, живых солдат.
Казенс и Барбара переглядываются. Казенс садится на ступеньку и закрывает лицо руками. Барбара кладет ему руку на плечо. Он смотрит на нее в комическом отчаянии.
Ну, Стивен, что ты скажешь?
Стивен. О, изумительно! Истинный триумф современной техники. Надо признать, папа, я был глуп; я понятия не имел, что все это значит; сколько сюда вложено предвиденья, сколько организационного уменья, административного таланта, какой финансовый гений, какой колоссальный капитал! Когда я шел по вашим улицам, я нее повторял себе: «Мир одерживает победы не менее славные, чем война». Во всем этом я нахожу только один недостаток.
Андершафт. А ну-ка!
Стивен. Я не могу не думать, что все эти попечения о нуждах ваших рабочих подрывают в них независимость и ослабляют чувство ответственности. И хотя мы с наслаждением пили чай в вашем великолепном ресторане,— как они дают всю эту роскошь, торт, варенье и сливки, за три пенса, я просто не могу себе представить, — однако не надо забывать, что рестораны губительно влияют на семейную жизнь. Посмотрите, что делается на континенте. Вы уверены, что от всего этого не портится характер ваших рабочих?
Андершафт. Видишь ли, мой милый мальчик, когда создаешь цивилизацию, нужно раз навсегда решить, полезны ли человеку заботы и беспокойство. Если они, по-твоему, полезны, нечего и думать о цивилизации. А тогда можешь себя поздравить: на земле достанет забот и беспокойства для того, чтобы у всех нас выработался ангельский характер. Но если ты придешь к обратному решению, то уж и поступай соответственно. Тем не менее, Стивен, за наши характеры здесь не приходится опасаться. Достаточную дозу тревоги в нас вселяет то обстоятельство, что все мы в любую минуту можем взлететь на воздух.