Андерщафт. Отлично! А теперь о деньгах. Я с самого начала проявляю к вам щедрость. Вы начнете с тысячи в год.
Казенс (вдруг оживляется, и очки его поблескивают лукавством). С тысячи! Вы осмеливаетерь предлагать какую-то несчастную тысячу зятю миллионера! Нет, Макиавелли, клянусь богом, вы меня не надуете. Вам без меня не обойтись, а я без вас обойдусь. Мне нужно две с половиной тысячи в год в течение первых двух лет. Через два года, если я окажусь непригодным, я уйду. Но если я оправдаю ваши надежды и останусь, вы дадите мне остальные пять тысяч.
Андершафт. Какие это остальные пять тысяч?
Казенс. За два года, чтоб выходило по пяти тысяч в год. Две с половиной тысячи — это половинное жалованье, на случай, если от меня не будет прока. На третий год я должен получить десять процентов прибыли.
Андершафт (озадаченный). Десять процентов! Да знаете ли вы, милейший, какова у меня прибыль?
Казенс. Огромная, надеюсь. Иначе я потребовал бы все двадцать пять.
Андершафт. Однако, мистер Казенс, ведь это не шутка, а серьезное дело. Вы же не вкладываете капитала в наше предприятие.
Казенс. Как не вкладываю! А мое знание греческого языка, разве это не капитал? Мне доступны тончайшие изгибы мысли, высочайшие вершины поэзии, завоеванные человечеством, и это, по-вашему, не капитал? Мой характер, мой ум, моя жизнь, моя карьера — то, что Барбара называет моей душой, — разве это не капитал? Попробуйте только пикнуть, и я удвою себе жалованье!
Андершафт. Образумьтесь же...
Казенс (повелительно). Мистер Андершафт, вам известны мои условия. Хотите — принимайте, хотите — нет.
Андершафт (опомнившись). Очень хорошо: я принял ваши условия к сведению и даю вам половину.
Казенс (презрительно). Половину!
Андершафт (твердо). Половину.
Казенс. Предлагаете мне половину, а еще называете себя джентльменом!
Андершафт. Я не называю себя джентльменом и даю вам половину.
Казенс. И это своему будущему компаньону, своему наследнику, своему зятю!
Барбара. Вы продаете свою душу, Долли, не мою. Увольте меня, пожалуйста.
Андершафт. Ну ладно! Ради Барбары я пойду вам навстречу. Три пятых! И это мое последнее слово.
Казенс. По рукам.
Ломэкс. Вот это ловко! Я сам, знаете ли, получаю всего восемьсот фунтов.
Казенс. Кстати, Макиавелли, я классик, а не математик. Три пятых больше или меньше половины?
Андершафт. Разумеется, больше.
Казенс. Я согласился бы и на двести пятьдесят фунтов. Как вы можете успешно вести дела, когда выбрасываете такую уйму денег несчастному университетскому профессору, который не годится в подметки вашему младшему клерку? Ну, ну! Что скажет Лейзерс?
Андершафт. Лейзерс — кроткий и романтичный еврей, которого интересуют только струнные квартеты да ложи в модных театрах. Ему, бедняге, будут приписывать вашу жадность в денежных делах, как до сих пор приписывали мою. Вы — акула первого ранга, Еврипид. Тем лучше для фирмы.
Барбара. Сделка заключена, Долли? Теперь ваша душа принадлежит ему?
Казенс. Нет, цена назначена, вот и все. Еще посмотрим, кто кого. А соображения этического порядка?
Леди Бритомарт. Какие этические соображения, Адольф? Вы просто будете продавать пушки и оружие людям, которые сражаются за правое дело, и отказывать в них иностранцам и преступникам.
Андершафт (решительно). Ну нет, ничего подобного. Вы должны держаться правил истинного оружейника, иначе вам у нас не место.
Казенс. Что это за правила истинного оружейника?
Андершафт. Продавать оружие всякому, кто предложит за него настоящую цену, невзирая на лица и убеждения: аристократу и республиканцу, нигилисту и царю, капиталисту и социалисту, протестанту и католику, громиле и полисмену, черному, белому и желтому, людям всякого рода и состояния, любой национальности, любой веры, любой секты, для правого дела и для преступления. Первый из Андершафтов написал над дверью своей мастерской: «Бог сотворил руку, человек же да не отнимет меча». Второй написал так: «Каждый имеет право сражаться, никто не имеет права судить». Третий написал: «Оружие — человеку, победа — небесам». У четвертого не было склонности к литературе, поэтому он не написал ничего, зато продавал пушки Наполеону под самым носом у Георга Третьего. Пятый написал: «Мир должно охранять с мечом в руке». Шестой, мой учитель, превзошел всех. Он написал: «Ничто в мире не будет сделано, пока люди не начнут убивать друг друга из-за того, что не сделано». Седьмому уже нечего было сказать. И потому он написал только: «Без стыда».