Станция не находилась, и под монотонное потрескивание поручик задумался. Как всегда, в трудную минуту ему приходил на ум тот самый, теперь уже далекий 20-й, который он – мальчишка, выросший в шляхетской семье, воспринял как новое, истинное возрождение Польши. Это тогда он, шестнадцатилетним «гарцежем», дрался с красными полками под Варшавой, и именно там «Чудо на Висле» стало знаменем всей его жизни…
И даже в трагическом 39-м он до последней минуты ждал, что вот-вот произойдет что-то подобное, и бронированные германские колонны захлебнутся в яростной волне встречного польского наступления. А когда никакого чуда не произошло и Польша под внезапным ударом с двух сторон рухнула, только присяга и надежда на Англию удержали поручика Мышлаевского у последней черты…
Треск показался поручику столь громким, что он сдернул с головы обруч и уставился на мембрану. Но это было не радио. Треск доносился снаружи. Поручик недоуменно посмотрел на дверь и только тогда до него дошел зловещий смысл услышанного. Там, за холмом, трещали автоматные очереди…
Отшвырнув наушники в сторону, Мышлаевский опрометью выскочил из бункера. Беспорядочная стрельба слышалась уже отовсюду, и почти одновременно с ним на открытое место выскочили немцы. Поручик сначала заметался по поляне, потом замер и начал пятиться назад к бункеру.
Скатившись вниз по ступенькам, он захлопнул за собой дощатую дверь и только здесь, в прохладной темноте подземелья, до него дошел весь ужас создавшейся ситуации. Выхода не было. Ему оставалось либо погибнуть в перестрелке, либо сдаться в плен…
Еще не найдя никакого решения, Мышлаевский увидел зеленоватый глазок приемника. Внезапная мысль пронзила его мозг и, повинуясь ей, он бросился к рации. Включив передатчик, начал одной рукой лихорадочно настраиваться на дежурную волну, а другой ухватился за ключ…
Но не успел. С треском распахнулась дверь бункера, верзила в пятнистом комбинезоне, поводя перед собой стволом автомата, несколько секунд вглядывался в полутьму и, только убедившись, что поручик, скрючившийся над рацией, здесь один, довольно осклабился.
– Ком, ком! Битте…
Он поманил Мышлаевского пальцем и вдруг оглушительно заржал, наполняя тесноту бункера каким-то прямо-таки совиным уханьем.
Приподнявшись над передатчиком, Мышлаевский завороженно смотрел на дуло «шмайсера», готовое в любую секунду плюнуть огнем, одновременно ощущая, как вражеский хохот молотом бьет в уши.
Сейчас этот немецкий солдат или убьет его, польского офицера, или, если он, поручик Мышлаевский, поднимет перед ним руки, еще долго будет хохотать, а потом вытащит, как щенка, наружу, на потеху всем остальным.
Почувствовав внезапную отрешенность, Мышлаевский неожиданно для самого себя, прыжком отскочил в угол, уходя от неминуемой очереди. Его сразу вспотевшие ладони цепко охватили корпус подрывной машинки, и, не слыша ни стрельбы, ни крика испуганного солдата, чувствуя одно только злорадное удовлетворение, поручик заорал что-то нечленораздельное и изо всех сил крутанул рукоять индуктора, поднимая на воздух и себя, и немца, и бункер, и всех, кто находился поблизости…
Огромный, разлапистый куст разрыва возник над лесом. Во все стороны полетели обломки, и там, где они падали, вспыхивали радужные фонтаны. Потом лес пропал, а вместо него откуда-то выплыл самолет и закружился на месте, превращаясь в патефонную пластинку, в центре которой улыбался поручик Мышлаевский…
Пан Казимир хотел ему что-то сказать, но все слова куда-то подевались, майор замычал, замахал руками и… проснулся. Надо было попытаться заснуть снова, но сон не шел, с пугающей настойчивостью его гнали ночные видения, снова и снова воскрешавшие в памяти пана Казимира тот день…
Потянув на подбородок пальто, лежавший на тахте пан Казимир огляделся. Вчера ночью, забравшись сюда, в квартиру Лидии, как в свое последнее прибежище, майор ничего не рассмотрел в темноте и сейчас пытался представить, что тут происходило.
Все вещи вроде были на месте, но какой же был кругом беспорядок! Ах, если бы еще знать, почему тут пусто… Щемящая тоска подступила к горлу, майор откинулся на заголовник тахты и уставился в потолок. Давно наступило утро, но пан Казимир не шевелился. Ему некуда было идти и незачем спешить…
Неизвестно, как долго бы так продолжалось, если б внезапно не послышался странно-знакомый щелчок. Он показался невероятным, и в первую секунду майор решил, что ему померещилось. Но звук повторился, и сомнения отпали. Кто-то открывал ключом дверь.
Затем донеслось легкое постукивание каблучков, и в комнату вошла женщина. Увидев пана Казимира, она встала как вкопанная, тихо ахнула и привалилась спиной к косяку, во все глаза глядя на исхудавшего, заросшего мужчину, который нелепо замотал головой, а потом вскочил и кинулся ей навстречу.