— Ставьте меня в известность, как только поймаете что-нибудь важное. Каждые полчаса старайтесь наладить связь с полком, — сказал Субейрак.
Он направился в медпункт.
Дюрру только что отрезал руку и бросил ее на разостланную газету. Франсуа стало дурно. Дюрру обернулся.
— Возьми у меня в кармане сигарету, — сказал он.
Франсуа повиновался и полез в карман врача, пока тот перевязывал стонущего солдата. Воздух был пропитан эфиром. Он вынул сигарету.
— Прикури, — сказал Дюрру, — и сунь мне ее в рот.
Франсуа подчинился, будто под гипнозом точных жестов врача. Когда он клал пачку обратно в карман Дюрру, то нащупал револьвер. Положительно Дюрру не расставался с хорошими привычками! Франсуа спросил:
— Как с Манье?
— Я велел принести его. Кстати, здесь он?
— Вон там, тот, с бедром.
— Один шанс из десяти.
— За то, что умрет?
— За то, что выживет.
Раздался стон.
— Глупец, — сказал Субейрак, — он тебя слышит.
— Идиот! — ответил Дюрру, по-прежнему стоя спиной к Франсуа.
Он кончил обработку культи.
— Вот у этого — восемь шансов из десяти. Кстати, ты не так уж плохо перевязал своего Манье. Но надо было давно ослабить жгут. Запомни, перевязывать надо немного выше и через каждый час на несколько минут отпускать, даже если кровь пойдет снова…
Дюрру, наконец, обернулся. Никогда он не казался таким рыжим. «Он посмотрел на солнце сквозь сито», — не преминула бы заметить бабушка Субейрака.
— Я устал — сказал врач. — Дайте таз.
Санитар принес облупившийся фаянсовый таз, и Дюрру стал мыть руки. Он тщательно мылил их, вода порозовела.
— Давай позавтракаем, — пригласил он Субейрака. — У меня есть потрясающий паштет из зайца. Я откопал его на вилле одного коллеги. Как положение на фронтах?
— Плохо. Но мы, разумеется, выправим его на Сене и на Марне.
Врач с насмешливым любопытством взглянул на Субейрака.
— Я, правда, считал тебя блаженным, но не до такой степени. Ты прямо вроде того парня, который написал вот это в «Пари-суар».
Дюрру вытащил из бумажника смятую газетную вырезку и прочитал с горьким торжеством:
— Один из видных репортеров имел беседу с раненым. «О, это пустяки, — сказал солдат, указывая на окровавленные бинты. — (Дюрру сопровождал чтение мимикой.) — Это ерунда! Подумаешь, рана! Но зато сколько немцев мы прикончили на наших позициях. Там остались десятки тысяч трупов. Десятки тысяч. — Его измученное лицо исказилось гримасой боли. Он прошептал: — Словом, там был настоящий компот». Это было напечатано в «Пари-суар» от 29 мая. Компот этой газеты стоит мармелада, которым нас кормили в войну 14-го года.
Дюрру продолжал вполголоса:
— Мы влипли, дурачок! Дело уже давным-давно проиграно. Все пошло только чуть медленнее, чем того ожидали наши правители, потому что… потому что находятся еще такие болваны, как ты, как наши ребята, как майор и как я сам, которые путают им карты… Да еще с пустыми руками. Много ли ты видел самолетов, с тех пор как мы сидим на реке Эн, а ну-ка, ответь?
— Ты говоришь, как «Радио-Штутгарт», — ответил Субейрак.
Эль-Медико поднес кулак к носу молодого лейтенанта.
— А как кулак говорит, ты знаешь? Он говорит, как ребята из Теруэля, которые взрывали немецкие танки бутылками горючей смеси!
Эль-Медико побагровел от злости. Он опустил кулак.
— Нас предали, — добавил он. — Даю тебе неделю, чтобы убедиться в этом. Ну, так ты не хочешь попробовать моего заячьего паштета?
— Не хочу, — сказал Субейрак.
— Тогда возьми одну банку с собой. Люблю тебя, дурака.
Субейрак взял банку. Он вдруг огорчился, как ребенок. Его восхищал этот человек, такой уверенный в себе, такой энергичный, сильный и такой невыносимый. Он ясно сознавал, что Дюрру и прав, и неправ в одно и то же время и что все гораздо сложнее. Кроме того, врач Эль-Медико имел при себе револьвер, а у него, Субейрака, револьвера не было. Он никогда не пользовался им. У него не было оружия даже тогда, когда он переправлял через канал своих зебр. Уже в этом сказывалась вся разница между ним и Дюрру.
Он пошел взглянуть на Манье, у которого был один шанс из десяти. Пулеметчик лежал без сознания и стонал. Из медпункта Субейрак пошел на КП.
Под тем предлогом, что наступило затишье, майор, взяв с собой только одного солдата, отправился в обход своих рот, километров на десять, среди бела дня, зная, что враг просачивается между опорными пунктами.
Медленно жуя, Субейрак съел паштет, сидя на своем мешке и глядя перед собой в пустоту. Покончив с едой, он долго следил за полетом двух белых бабочек во дворе кирпичного завода. Ему мерещился голос старого школьного учителя: «Чешуйчатокрылые капустницы белые, че-шуй-ча-то-кры-лые».