Субейрак так никогда и не понял, что победило в нем в этот день — страх перед неожиданностями и опасностью самостоятельных действий или же чувство верности и общности с этим живым организмом, частью которого он являлся вот уже десять месяцев.
— Это меняет все, — сказал он. — Мне нужно вернуться и увидеть майора, Матиас. Ты пойдешь со мной?
— Нет, — ответил Матиас, — нет, господин лейтенант. Мне никак нельзя в плен. Мне нужно удирать.
— Ладно. На, возьми мой компас. Пробирайся на юго-восток. Иди только ночью, избегай проезжих дорог. Подкармливаться старайся на отдаленно лежащих фермах. А если переоденешься в гражданское, то смотри не держи при себе оружия.
— Я так и думал сделать, господин лейтенант.
— Ну, желаю удачи, Матиас.
— Желаю и вам удачи, господин лейтенант.
Субейрак бегом догнал батальон, который пробирался среди берез и елей в соседнем лесу. Небо мечами пересекли последние лучи заходящего солнца. Вскоре лейтенант снова шагал рядом с Ватреном, как будто ничего не произошло. Майор вырезал себе толстую дубину, которая помогала ему идти.
Они не сделали и двухсот метров. Передвигаясь без разведчиков, почти толпой, шестьдесят человек, составлявшие все, что осталось от бравого батальона, нарвались на вражеский бивуак в низине. Немцы таскали хворост для костра. Их было человек десять. Недалеко от них еще не отцепленные стояли две легкие пушки. Встреча выглядела, как трагический фарс. Немцы, внезапно увидев перед собой эту массу мундиров цвета хаки, все сразу подняли руки вверх. Обе группы замерли друг против друга. Но уже вблизи слышались приказания, отданные гортанными голосами, и характерное щелканье пулеметов. Кто-то произнес, непривычно коверкая слова:
— Французские солдаты, сдавайсь или вас стреляют.
Субейрак держал палец на гашетке карабина, а Ван взял на изготовку свой ручной пулемет. Оба они повернулись к майору. Ватрен печально положил руку на карабин Субейрака и этим жестом словно сам опустил оружие всего батальона к земле.
Это случилось 11 июня, в двадцать часов тридцать минут. Ничто уже не могло помешать ночи и бушующему валу, хлынувшему с востока, поглотить бравый батальон.
Часть третья
Ночь в Темпельгофе
— Вот наши чемоданы! Я голодна, как волк! Жерар уверяет, что здесь поблизости есть превосходный кабачок, который славится утками с лимонным соком. Он нас приглашает всех четверых…"
— Нет, — перебил Франсуа Субейрак. — Нет, нет и нет!
— Что, не так? — спросил Камилл.
— Никуда не годится! Ты безбожно ломаешься, когда произносишь: «Он нас приглашает всех четверых…» Адэ ведь не уличная девка, она гораздо опаснее! Ей нужно вкрасться в доверие, восхитить, очаровать! А ты ведешь себя просто как девка с улицы Шарбоньер. Очень плохо! Единица. Да, и вот еще то, что мы сегодня вечером будем есть баланду, вовсе не означает, что ты должен публично облизываться, когда говоришь об утке с лимонным соком.
— А ты когда-нибудь ел утку с лимонным соком?
— Нет.
— Я тоже. Ничего не могу поделать с собой, Франсуа, меня всего так и разбирает.
Камилл с наглым видом оглядел Франсуа Субейрака. Имя «Камилл» принадлежало не женщине — так звали юного младшего лейтенанта с волосами соломенного цвета и голубыми глазами.
Форменная одежда из грубой шерсти, выданная французской администрацией лагеря взамен элегантного кителя, изношенного до нитки за двадцать два месяца плена, не изменила его женоподобного облика.
Камиллу было двадцать три года, но ему давали не больше восемнадцати. На груди у него красовалась ленточка военного креста с красными полосками — пленные испытывали отвращение к черно-зеленым траурным полосам, введенным правительством Виши. Эта ленточка вызывала такое же недоумение, как знак Почетного легиона на декольтированном лифе актрисы.
— Что поделаешь, — сказал Камилл, — ты сам виноват. Я создан для того, чтобы играть «Дом Телье», а не Ундину или Адэ.
Офицер-актер рассмеялся коротким нагловатым смешком кокотки. Потом он обернулся и крикнул, обращаясь к кому-то в глубине барака, превращенного в мастерскую, где были свалены в кучу старые декорации, картонная мебель, костюмы из мешковины, инструменты, краски:
— Тото, что будет сегодня на ужин?