Гермий мгновение молчал, затем усмехнулся. — Ты говоришь, что ты там полководец. Это доброе знамение, так ведь? И, сдается мне, истинный полководец, потому что нет никого, кто сумел бы тебя перехитрить, Савра. А раз ты ведешь их, то как может Спарта проиграть?
— В том-то и дело, друг мой. Я командую не спартанской армией — и тот, который погибает, — это Царь Спарты.
— Боги! — прошептал Гермий. — Тебе не следует говорить таких вещей. Выкинь из головы. Это вовсе никакое не знамение — тебе снились Командирские Игры, вот и все. Ты так долго думал о них, что это вызвало такой морок. Забудь, Савра. И никогда больше не говори об этом. Так или иначе, у меня есть новости, которые ободрят тебя… обещаю.
— Тогда поведай мне их, друг. Мне нужно взбодриться.
— Леонид высказался в твою пользу сегодня на учебном поле, так же как и Лепид. Леонид признал, что играл скверно и что ты заслужил свою победу. Остальные говорили, что ты смухлевал — а он высказался за тебя. Разве не здорово?
— Я даже слышу, как боги поют от блаженства, — едко заметил Парменион.
— Но неужели тебе не ясно? Это ведь значит, что побои прекратятся. Ты избавишься от них.
— Посмотрим. Я буду судить об этом по тому, сколькие придут на празднование моей победы.
— У меня есть и другие новости, не столь ободряющие, — сказал Гермий с грустью. — Нелегко об этом говорить, Савра, но церемония чествования отменяется.
Парменион зло рассмеялся. — Вот так сюрприз! — Его лицо потускнело, он соскочил с камня и обернулся, чтобы посмотреть снизу вверх на мраморную богиню.
— Что же я сотворил, Афина, чтобы боги так меня возненавидели? Я злодей? Возможно… Но однажды я отомщу им за их козни. Клянусь в этом!
Гермий ничего не сказал, но он почувствовал укол страха, когда посомотрел в лицо Пармениона и увидел ледяную ненависть в его глазах. Он спустился вниз и встал рядом с Парменионом.
— Не возненавидь меня, как их!
Парменион моргнул и затряс головой. — Ненавидеть тебя, мой друг? Да как я могу когда-нибудь тебя возненавидеть? Ты был мне братом, и я никогда этого не забуду. Никогда! Братьями мы были, братьями и останемся, во все дни, что отмерены нам жизнью. Обещаю тебе. А теперь я пойду в дом Ксенофонта. Увидимся позже. Приходи ко мне домой вечером.
— Приду. Береги себя.
— Чего мне опасаться? — отозвался Парменион. — Ты же сам сказал, что войне конец.
Ксенофонт провел Пармениона в просторную комнату в восточном крыле дома, где было прохладно и светло.
— Ну как? — спросил Ксенофонт, располагаясь на диване. — Ты нашел ответ на вопрос о Платеях?
Парменион кивнул. — Фермопилы посеяли пораженческие настроения в сердца персов.
— Прекрасно! Прекрасно! Я доволен тобой. Я говорил тебе, что война это искусство — так оно и есть. Но искусство заключается в том, чтобы выиграть сражение до того, как меч обнажен, а копья нацелены на врага. Если твой противник верит, что проиграет — он непременно проиграет. Это и случилось при Платеях. Персы — которые долго не могли справится с тремястами спартанцами — запаниковали, столкнувшись лицом к лицу с пятью тысячами. Полководец должен работать с сердцами солдат, не только своих, но и вражеских.
— Значит, ты будешь обучать меня? — спросил Парменион.
— Значит, буду. Читать умеешь?
— Только бегло, господин. Моя мать учила меня — но в бараках этому навыку не придавали большого значения.
— Тогда ты должен научиться. У меня есть книги, которые надлежит штудировать, в них описаны стратегии, которые ты должен запомнить. Полководец — тот же кузнец, Парменион. У него много инструментов, и необходимо знать назначение и способы применения каждого из них.
Парменион глубоко вздохнул и спросил. — Есть вопрос, который я должен задать, господин. Надеюсь, он не заденет тебя.
— Мы не узнаем об этом, пока ты не спросишь, — с улыбкой ответил военачальник.
— Я более чем нелюбим окружающими. Очевидно, что когда я достигну нужного возраста, Старшая Лига не примет меня. Тогда, господин, если ты берешь меня в ученики, в чем цель?
Ксенофонт серьезно кивнул. — В твоих словах кроется большой смысл, юный стратег. В лучшем случае ты станешь Первым Всадником, в худшем — рядовым воином. Но в тебе есть потенциал стать великим, возглавить людей. Я знаю это; никто не может судить об этом лучше меня. Но твое будущее может быть и не связано со Спартой — что окажется большой потерей для Спарты. Чего ты жаждешь больше всего?