Некоторое время они целовались и ласкали друг друга, а затем Дерая легла на спину, притянув Пармениона к себе. Он застонал, войдя в нее, и почувствовал, как ее ноги скользнули вверх к его бокам. Всю свою жизнь он не ведал подобного наслаждения и не думал, что когда-нибудь достигнет вершин блаженства. Это было безумие, он знал это, но утратил контроль — и не желал его вернуть. Даже мысль о смерти не остановила бы его сейчас.
Его страсть побуждала его излиться в нее, но он хотел продлить момент и заставлял себя двигаться чуть медленнее, ритмичнее, с открытыми глазами, глядя ей в лицо. Ее глаза были закрыты, щеки рделись румянцем. Он приник губами к ее губам, и ее рот приоткрылся, а язык ринулся к его языку. Он почувствовал, что близок к завершению, и соскользнул с нее.
— Нет, — сказала она, толкая его. Он опустился на колени у кровати и пробежал языком по ее плоскому животу, а потом поднял ее бедро себе на плечо. — Что ты делаешь? — спросила она, пытаясь сесть. Он толкнул ее обратно и опустил свою голову между ее ног. Ее волосы были мягкими, как сама кожа, его язык ласкал ее. Она начала стонать, сначала тихо, затем громче. Она задрожала над ним, руки вцепились ему в волосы. Взойдя на ложе, он вошел в нее снова. Руки Дераи обвили ему шею, и она льнула к нему с невероятной силой, пока он тоже не достиг экстаза.
Покрытые потом, они лежали вместе с переплетенными руками. Всё прошло, страсть улеглась, и все страхи Пармениона вернулись обратно. То, что они совершили, было противозаконно. Что если слуги видели их выходящими из сада рука об руку? И что если им были слышны ее крики или скрип кровати? Приподнявшись на локте, он посмотрел на девушку. Ее глаза были закрыты, лицо было удивительно прекрасно.
Он знал, что ради нее стоило рисковать, стоило рисковать чем угодно.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
Ее глаза открылись. — Я видела сон, — сказала она. — Три дня тому назад. Я пошла за советом к ясновидящей. Она сказала, будто это значит, что я полюблю лишь одного мужчину в своей жизни, и что он восстанет и бросит вызов целой армии за меня.
— Что ты видела во сне?
— Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: «Где Македонский Лев?» Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня и раскрывает свои объятия. Он назвает меня своей возлюбленной. Вот всё, что я помню.
— Почему там была тьма? Ты говорила, что светило солнце.
— Я не знаю. Но сон смутил меня. Мне следовало догадаться о тебе, ведь ты наполовину македонец. Ты — Македонский Лев из моего сна.
Он усмехнулся. — Мне говорили, в Македонии немного львов, — сказал он. — И эта страна не очень-то известна своими полководцами.
— Ты не веришь моему сну?
— Я верю, что мы предназначены друг другу судьбой, — сказал он ей. — И я брошу вызов целой армии за тебя.
— Ты уже так сделал.
— То была не армия, а шайка. Но я должен благословить их за то, что свели нас вместе.
Опустившись на ложе, он поцеловал ее, и его страсть вернулась.
Пять дней любовники встречались тайно, выезжая на холмы, вздымавшиеся высоко над землей. Они встречали лишь несколько молодых пастушек и проводили дни напролет, бродя по лесам и занимаясь любовью в укромных лощинах.
Для Пармениона это время было благодатью за пределами воображения. Печаль ушла от него прочь, и он наслаждался светом летнего солнца, чистотой голубых небес и красотой земли. Все мерзости его жизни казались теперь далекими, как память о зимнем снеге. Он мог их представить себе, но не чувствовал ледяного холода их реальности.
На утро шестого дня его мир изменился. Он вывел могучую лошадь из стойла и взнуздал ее.
Подошел Ксенофонт, возложив руку ему на плечо. — Не выезжай сегодня, — мягко сказал он.
— Мне необходимо почувствовать ветер у себя на лице. Я скоро вернусь.
— Я сказал нет! — взорвался Ксенофонт. — И, если ты нуждаешься в напоминаниях, лошадь принадлежит мне.
— Тогда пройдусь пешком! — ответил Парменион, и в его лице вспыхнул гнев.
— Ты дурак! Когда же ты начнешь использовать свой разум?
— Что ты хочешь сказать?
— Ты наверняка знаешь, о чем я говорю. Мои слуги знают, куда ты направляешься. Я знаю, куда ты направляешься. Патроклиан знает, куда ты направляешься. Ты проводишь это дело со всей осторожностью возбужденного быка.