Очевидным фактом является и усилившаяся религиозность Никколо в последние годы его жизни, в то время как при написании «Государя» в нем все еще превалирует глубокий скептицизм к метафизике, вскормленный трактатами древних классиков — в особенности Лукреция. Как оказалось, ему удалось распространить мнение о том, что его самая знаменитая книга в завуалированной форме поддерживала республиканизм, и эта выдумка благополучно просуществовала до тех пор, пока в конце XVIII века не было опубликовано его письмо к Франческо Веттори от 10 декабря 1513 года. Сложность понимания истинных мотивов Макиавелли — как и понимания его самого — коренилась и в том, что после 1558 года его труды были занесены папством в проскрипционные списки (Index Librorum Prohibit огит), доступ к которым был возможен лишь с особой санкции церковных властей. Недобрая слава Никколо была столь распространена, что нелегко было получить разрешение ознакомиться с его «Историей Флоренции». Все попытки внука Макиавелли Джулиано де Риччи реабилитировать предка оказались безрезультатными, и до самой середины XVIII века, то есть до снятия запретов, труды Макиавелли можно было найти только среди изданных за пределами католической Европы книг. Тем не менее благодаря бытовавшему тогда мнению о том, что своей книгой Никколо стремился изобличить деспотов, Макиавелли обзаводился все новыми и новыми читателями и поклонниками, большей частью в протестантских странах. Генрих, принц Уэльский и сын английского короля Якова I, однажды заявил флорентийскому послу, что признает Макиавелли одним из непререкаемых авторитетов в политике.
Вопрос о том, считать Никколо истинным республиканцем или нет, до сих пор остается открытым. Безусловно, большая часть его сочинений на первый взгляд подсказывает положительный ответ, однако при ближайшем рассмотрении напрашивается обратный вывод. Занимая должность секретаря Десятки, Макиавелли проявил себя верным слугой своего правительства, а его желание служить Медичи после возвращения их к власти в 1512 году свидетельствует о том, что Макиавелли грезил о почестях и выгоде (honore et utile), которые мог даровать ему новый режим. И все же Макиавелли — а вместе с ним и Франческо Гвиччардини — полагал, что республиканская конституция окажется для Флоренции куда полезнее единоличной власти, хоть и последняя имеет куда более глубокие корни в этом городе.
Мировосприятие Никколо во многом определялось историей, и нет сомнений в том, что он пал жертвой античных текстов, проникнувшись убежденностью в том, что уроки прошлого можно и нужно безо всяких изменений экстраполировать в настоящее. Вот пример: при всей безусловной разумности его проекта ополчения Макиавелли потерпел фиаско, уверовав в то, что безвозмездная служба сама по себе способна привить людям гражданскую добродетель. Правители из рода Медичи после 1530 года разовьют идеи Никколо и сформируют надежную призывную армию, гарантировавшую всем желающим вступить в нее налоговые, юридические и политические льготы и привилегии и руководимую посредством эффективной системы гражданского контроля. И то, что Повязки (Bande), как стали называть Тосканское ополчение, просуществовали до второй половины XVIII века, доказывает в целом правоту идей Макиавелли при условии, что они будут избавлены от налета архаичности. Примечательно, что Никколо, считавший, что люди действуют из сугубо эгоистических интересов, непоколебимо верил в то, что патриотизм возможно насадить даже в не получающих ни гроша ломаного за службу ополченцах. Но, как мы уже не раз убеждались, Макиавелли был весьма противоречивым человеком.
Тенденция заново открывать Макиавелли, появившаяся в середине XVIII века, позволила обнаружить многоликость этого человека, хотя многие, кто изучал его биографию — как ненавистники, так и апологеты, — пытались усмотреть в его сочинениях некую логическую последовательность, которая позволила бы оправдать любое предвзятое мнение о нем. С одной стороны, король Пруссии Фридрих II — чья антимакиавеллианская позиция во многом пробудила интерес к самому Никколо, — считавший «Государя» книгой тлетворной, хотя местами, к несчастью, весьма верной. С другой стороны, Жан-Жак Руссо, повторявший избитую нелепость о том, что книга эта якобы направлена против деспотов (и при этом оба нахваливали антипатию Никколо к католической церкви).