— У люди еры буки како он иже кратко — улыбкой, слово веди есть твердо люди еры иже кратко — светлый…
Сын писал небрежно, скорописью, матери приходилось долго догадываться, какую букву означает иная каракуля. Но она читала и читала, несмотря ни на что.
— Складно…
Анна Прохоровна вздохнула, бережно разгладила ладонью помятый листок и положила тетрадь на старое место. И после этого в разговорах с женщинами, когда приходилось говорить о сыне, она с достоинством сообщала:
— Мой-то парень, Митенька-то, выучился добро, живые картины кажет, механиком, слышь, зовут. Да еще комсомольский инструктор — это будто у них за главного, у комсомольцев. Какие-то, слыхала, директивы им выдает, бумаги, что ли, с печатями, важные, ответственные… Сама-то я не шибко разбираюсь. Ну и еще в сочинителях состоит…
— В сочинителях? — переспрашивают собеседницы.
— А как же, — с гордостью подтверждает мать. — Сама читала. Про солнце и про значок, красненький такой, с тонкими буквами. Складно-складно…
Она поделилась этим своим открытием и с отцом. Тот поперебирал пальцами бороду, подумал и ответил:
— Ничего, не тревожься, пройдет…
В Сузём Митя любил приезжать: там народу много, дела край непочатый. И в Сузёме Митю ждали, встречали, как своего.
Еще не успел он распрячь лошадь и вынести аппаратуру, его окружили приятели-комсомольцы. И ни лошади, ни аппаратуры он больше не видел, ребята управились с ними в один миг. Митя подозвал Пашу Пластинина.
— Пока аппарат согревается, пойдем-ка, Паша, посмотрим просеку.
Паша знал, раз Митя зовет на просеку, значит, у него есть что-то новое, хочет поговорить наедине. Прямая, как стрела, просека убегала в глубь могучего леса. Деревья стояли тихие-тихие. Сквозь их прозрачные верхушки мерцали звезды. А прямые ровные стволы, будто стена частокола, тянулись по сторонам. Казалось, идешь по дну глубокого жёлоба, и чуть кособокая луна смешливо заглядывает через его край.
Друзья шли рядом, касаясь локтями. Под ногами похрустывал снег. Воздух, густо пропитанный запахом хвои, наполнял легкие.
— Лес-то! — тихо сказал Митя. — Лучше, кажется, ничего не найдешь.
— Так природа же, — объяснил Паша. — Ее все любят…
— Любим вот… и рубим. У тебя душа не болит, Паша?
— Ты чего? — от удивления Паша даже остановился. — Как же бы так не рубить?
— Ну, не пугайся, это я так. Конечно, надо рубить… раз спущен план. Против плана, брат, не попрешь.
Паша успокоился, подтвердил.
— Не было бы плана, не рубили бы… Именно…
Митя неожиданно схватил его за рукав и горячо заговорил:
— Душа болит, когда видишь гибнущую красоту. Вот они стоят, мощь-то какая, величие… А приходит дядюшка Егор с топором и пилой, и к вечеру на этом месте только пни да раскиданные сучья, да мятый снег, усеянный щепами. Помнишь, мы березки защищали. День леса неудачно справили. А ведь те березки — капля в море по сравнению с тем, что рубят теперь…
Паша слушал, не прерывая. Шел, стараясь попадать в ногу с Митей. И вдруг расхохотался.
— На тебя, Митька, чего нашло? Жалко — лес рубят? Так рубят-то не для баловства, на пользу же…
Митя некоторое время молчал. Скрип снега под ногами разносился по просеке, повторялся в чащобе. Будто завершая свою думу, Митя повторил Пашины слова:
— Да, на пользу, конечно…
Остановясь, Митя прислушался.
— Кого это и темень не берет?
— Дядюшку твоего, Егора. Кого больше? В щепки твою красоту переводит, — съязвил Паша.
— По́том да временем берет мужик. Уламывает силушку… А вот был я в Кудимском леспромхозе. Там валку леса ведут по-новому. Неплохо получается. У Чуренкова переняли. Есть такой лесоруб в Ханюге. Слыхал? Он толково придумал. Не вдвоем они валят лес, как ныне у нас, а бригадой. А в бригаде каждый свое дело знает. И что ты скажешь! Выходит, говорят, чуть не по десять кубарей на душу. В Кудиме тоже крепко двинулись вперед, когда применили чуренковский способ. Может, и вам бы, Паша, попробовать?
Он посмотрел на своего спутника, но лица не увидел. Показалось ему, что Паша усмехается.
— Ты чего хихикаешь? Не веришь?
— Не хихикаю я, с чего ты взял. Мне просто занятно, какие у тебя ковылянья происходят…
— У меня? Ковылянья? О чем это ты?
— А как же, то жалеешь, что лес рубят, то придумываешь, как бы побольше его нарубить…