— Посмотри, в этом письме он осмеливается обсуждать со мною ту работу, которую он хочет поручить незаконно согнанным им туземцам! Его бесстыдство переходит всякие пределы. А знаешь ли ты, кто эти люди? Женщины с малыми детьми, даже с грудными, беременные женщины, пригнанные из Паранг-Куджанга, чтобы работать на него, — мужчин там больше нет! Им нечего есть, они спят на дороге и едят песок... Ты можешь есть песок? Могут ли они есть песок в ожидании, пока я стану генерал-губернатором?.. Проклятие!
Тина прекрасно понимала, на кого Макс сердится.
— И ответственность за все это, — продолжал Хавелаар, — лежит на моей совести! Если в этот момент некоторые из тех несчастных созданий бродят где-то поблизости и видят свет в наших окнах, они говорят: «Здесь живет тот жалкий человек, который собирался нас защищать; он спокойно сидит с женой и ребенком и рисует узоры для вышиванья, а мы лежим, как бродячие собаки, здесь, на дороге, и умираем от голода с нашими детьми!» Да, я слышу, я прекрасно слышу, как они призывают месть на мою голову!.. Макс, иди сюда!
И он поцеловал своего мальчика со страстностью, которая испугала ребенка.
— Дитя мое, если тебе будут рассказывать, что я был жалким человеком, который не имел сил бороться за справедливость, что много матерей умерло по моей вине; если тебе скажут, что невыполнение долга твоим отцом лишило благословения твою голову... О Макс, о Макс, засвидетельствуй тогда, сколько я выстрадал!
И он разрыдался. Тина бросилась его целовать. Затем она отнесла маленького Макса в постель, а когда вернулась, застала у Хавелаара Фербрюгге и Дюклари, — они только что вошли. Разговор шел об ожидаемом решении правительства.
— Я прекрасно понимаю, что резидент находится в затруднительном положении, — сказал Дюклари. — Он не может советовать правительству согласиться на ваше предложение, ибо тогда слишком многое вышло бы наружу. Я служил в этих краях еще младшим офицером и знаю многое такое, о чем туземец не осмелится рассказать чиновнику. Если же теперь, после публичного расследования, все это обнаружится, то генерал- губернатор привлечет резидента к ответственности и потребует объяснения: как случилось, что он за два года не заметил того, что сразу же бросилось в глаза вам? Поэтому естественно, что он ставит препятствия такому расследованию.
— Я это понял, — ответил Хавелаар. — Мое внимание привлекла его попытка выудить у адипатти какую-нибудь жалобу на меня, что, по-видимому, означает, что он хочет свалить вину с больной головы на здоровую, то есть, например, обвинить меня в том... Не знаю в чем, но это не так-то легко, ибо я посылал копии моих писем прямо в Бёйтензорг. В одном из этих писем есть просьба привлечь меня к ответственности, если будут данные о каких-либо нарушениях с моей стороны. Если резидент выступит против меня, то самая элементарная справедливость потребует, чтобы меня выслушали, прежде чем что-либо против меня предпринимать, а так как я ничего преступного не совершил...
— А вот и почта! — воскликнул Фербрюгге.
Да, это была почта! Почта, доставившая следующее письмо от генерал-губернатора Нидерландской Индии бывшему ассистент-резиденту Лебака Хавелаару:
«№ 54. Бёйтензорг, 23 марта 1856.
Кабинет генерал-губернатора.
Ваш образ действий при обнаружении действительных или предполагаемых злоупотреблений туземных главарей в округе Лебака и позиция, занятая вами по отношению к вашему начальнику, резиденту Бантама, вызвали в высокой степени мое неудовольствие.
В ваших действиях я не усматриваю надлежащей обдуманности, такта и осторожности, столь необходимых для чиновника, на которого возложено укрепление нашей власти во внутренних областях Явы, равно как и соблюдение субординации в отношении вашего непосредственного начальства.
Уже через несколько дней после вашего вступления в должность вы нашли нужным, без предварительных переговоров с резидентом, подвергнуть деятельность главы туземной власти в Лебаке неуместному расследованию.
В этом расследовании вы нашли для себя повод, не подкрепляя ваших обвинений против названного главаря ни фактами, ни, еще менее, доказательствами, сделать ряд представлений, имевших целью подвергнуть туземного чиновника такого ранга, как регент Лебака, — шестидесятилетнего, но еще ревностного слугу страны, находящегося в родственных отношениях с соседними уважаемыми регентскими родами и о котором к нам всегда поступали самые лестные отзывы, — морально уничтожающему обвинению.
Но мало этого! Когда резидент не обнаружил склонности сразу согласиться на ваше представление, вы отказались исполнить справедливое требование вашего начальника сообщить ему все, что вам было известно о действиях туземных главарей Лебака.