Дневник Дрогстоппеля, весь его языковый материал приведен в соответствии с социальным и национальным обликом голландского буржуа, притворяющегося свободомыслящим. Типичная для всех мещан мира и вместе с тем индивидуально окрашенная лексика Дрогстоппеля уже сама по себе, без всякого авторского комментария, есть сатирическое саморазоблачение «пошлости пошлого человека», обитателей «кофейной Голландии», гложущих, по выражению Мультатули, «инсулинские (то есть индонезийские) кости». Дрогстоппель ханжески повторяет, что «правда для него превыше всего»« Какова же его правда? «Кто беден, должен прямо сказать, что он беден... — сердито рассуждает Дрогстоппель. — Если бедняк не просит милостыни и никому не в тягость, я ничего не имею против того, что он беден. Но я не терплю кривлянья».
Дрогстоппелевская маска филистерской. «добропорядочности» сменяется у его близкого родственника по духу, пастора Вавелаара (кстати сказать, по-голландски вавелаар — болтун), маской благочестивого ханжества. «Нидерландские корабли пересекают великие воды и несут культуру, религию, христианство заблудшим яванцам« Нет, наша счастливая Голландия не для себя только желает блаженства; мы поделимся с несчастными созданиями далеких берегов, окованными цепями неверия, суеверия и безнравственности...»
Биржевой маклер Дрогстоппель вторит душеспасительной, проповеди Вавелаара: «Работать, работать — вот мой лозунг. Работа через яванцев —вот мой принцип... Разве мы вправе отказать яванцу в работе, когда его душа нуждается в ней, чтобы не гореть впоследствии? Было бы эгоизмом, позорным эгоизмом, если бы мы не использовали все средства для того, чтобы спасти этих бедных заблудших людей...»
Образ Дрогстоппеля, написанный темными красками, оттеняет, усиливает образ Хавелаара. Если весь речевой строй дрогстоппелей и вавелааров заостренно пародирован, то дневник Макса Хавелаара, составляющий значительную часть романа и выдержанный в несколько даже суховатой манере, — это деловой рассказ голландского чиновника о своей долголетней, насыщенной мучительными переживаниями службе на островах Индонезийского архипелага. Этот рассказ то и дело перебивается лирическими и публицистическими отступлениями, философскими раздумьями, множеством вставок-экскурсов в область истории Индонезии, описаниями народнохозяйственного и бытового своеобразия этой древней страны, объяснениями сложных отношений между колониальной администрацией и туземцами. Не случайно романом Мультатули, его документальной правдой об европейской системе управления колониями интересовался Ленин, когда готовил к печати книгу «Империализм, как высшая стадия капитализма».
В облике Макса Хавелаара предстает сам Мультатули, как бы передоверивший ему на время свои мысли и чувства, но в авторском «я» — нельзя этого не видеть — спорят между собой два голоса, два аспекта духовной личности Мультатули. Так они и останутся непримиренными на всем протяжении романа.
Мы долго слышим удивительно сердечный голос человека, наделенного даром сострадания к людским несчастьям, человека, у которого «даже муха, попавшая в паутину, вызывала желание спасти ее». Это голос страдающего голландского чиновника, который искренне хотел бы избавить туземцев от мук колониального режима, но преимущественно мирными средствами, не прибегая к нарушениям так называемой законности и не разжигая весьма опасный для Голландии пожар социального недовольства. Однако чем ближе к концу, тем все чаще и резче прорываются на страницы романа иные интонации. Вернее сказать, мы начинаем слышать второй, куда более решительный, голос Мультатули. Властно оттеснив сентиментального мечтателя Макса Хавелаара, Мультатули с благородной яростью обрушивается на бесчеловечное племя дрогстоппелей: «Я тебя создал — ты вырос в чудовище под моим пером, мне тошно от моего собственного создания. Задохнись же в своем кофе и сгинь!» Пророческой угрозой звучат слова в финале романа: «И я взращу сверкающие мечами военные песни в душах мучеников, которым я обещал помочь, я, Мультатули. Спасение и помощь на пути закона, если это возможно; на законном пути насилия, если иначе нельзя». Кажется, автор вот-вот отбросит перо романиста и, взявшись за оружие, затрубит сбор и сам поведет повстанцев на штурм голландского империализма.