В самом деле, там, в том городе, покинутом мною (как, впрочем, везде и повсюду: как и в этой маленькой, например, за дюной притаившейся деревушке…) — там было, разумеется, принято — в ночь с тридцать первого декабря на первое января — поставив, к примеру, в комнате украшенную лентами, шарами и свечками елку — праздновать наступление Нового года; Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер, позвонил мне, я помню, двадцать девятого.
— Где, собственно, вы собираетесь встречать Новый год?
— Еще не знаю; наверное — дома.
— Дело вот в чем, — сказал он. — Мы все обычно встречаем Новый год у меня… нет, не в городе, на даче, конечно… Да, и Перов, и Мария Львовна, и Фридрих… буду рад, если вы тоже приедете.
— С удовольствием, — сказал я. — А… Макс?
— Я уже пригласил его. Приезжайте пораньше, засветло, часов в пять… можете и в четыре… Объяснить вам, как ехать?
— Спасибо, я знаю.
Я позвонил Максу; его не было дома. Вечером, я очень хорошо это помню, он сам позвонил мне. Поеду ли я к Сергею Сергеевичу?
— Да, а ты?
— Поеду… пожалуй.
— В таком случае, не поехать ли нам вдвоем?
Именно это он и хотел предложить мне. Это ведь что-то напоминает… нам обоим, не так ли? Впрочем… он, может быть, вообще никуда не поедет… Хотя, с другой стороны…
— Ты можешь думать до послезавтра, — сказал я.
Нет, нет, он поедет… да, он поедет. Встречаемся… на вокзале?
— Договорились. Часа в три?
— Нет, зачем так рано? В четыре.
— Хорошо, в четыре, — сказал я.
И на этот раз не я его, он ждал меня на вокзале. Но так же, совсем неподвижно — как будто вообще не способные к движению — стояли, у заметенных снегом перронов, поезда, электрички.
И так же, как в тот раз, я смотрел, я помню, на Макса, и он был, или так мне казалось, спокоен, и сам, в свою очередь, с каким-то, казалось мне, безразличным вниманием всматривался в предновогоднее оживление на вокзале, уже начинавшее понемногу стихать, но еще вполне ощутимое: прошла, я помню, довольно шумная и довольно большая — говоря запретным для меня языком — компания весьма молодых и не очень трезвых людей, как и мы отправлявшихся, по всей вероятности, за город; другая компания, возвратившаяся, по всей вероятности, в город; еловые веточки разбросаны были повсюду; разноцветные лампочки, еще не горевшие, висели над одним — и только одним, почему-то — перроном.
Было очень холодно; я дышал на замерзшие руки.
— Ты забыл перчатки? — мы вошли, наконец, в вагон.
— Да.
— Возьми мои.
— Пока не надо, спасибо. Если я совсем замерзну, я скажу тебе.
— Хорошо.
И снова надев их (перчатки…), он начал водить ладонью (костяшками пальцев…) по сплошь покрытому инеем, в морозных стрелах, стеклу: подобие полыньи образовалось в нем, — или нечто вроде прогалины: сказал я, — проталины, может быть: мы оба вдруг рассмеялись. И мы уже ехали; и так же, то сливаясь с наледью, то вновь появляясь в полыньях и проталинах стекол, проплывали за окнами: деревья, далекие крыши, рельсы, дорога, шлагбаум… и вспыхивало на стеклах, уже клонясь к западу, солнце, и пробегало вдруг по вагону, по сиденьям и спинкам сидений, ложилось на пол, вновь исчезало.
— Что это у тебя в сумке? — спросил он.
— Шампанское.