Все это уже давным-давно описано мною.
— Странно, не правда ли?
И он постучал, еще раз, в окошечко кассы, и рука невидимой кассирши протянула нам, еще раз, билеты.
— А знаешь, — сказал он. — Давай… давай выпьем твое шампанское…
— Здесь?
— А что? Подожди-ка…
Он пошел, снова, к кассе; он возвратился, я помню, неся в руке жестяную, синей, или зеленой? нет, синей, темно-синей эмалью покрытую кружку.
Я достал из сумки шампанское, вполне ледяное; я открыл его, закоченевшими и вполне закоченевшими пальцами открутив, я помню, намотанную вокруг пробки и горлышка проволоку; и налил его в кружку.
— С Новым годом, — сказал он.
Изнутри же эмаль была белой, и было, я помню, никогда не забуду, на самом дне, с краю, крошечное, черное пятнышко, чуть-чуть колебавшееся вместе с налитым в кружку шампанским, вполне, вполне ледяным.
— Ну что ж… с Новым годом.
И он сгреб с перил снег, и скрутил снежок, и вдруг улыбнувшись, бросил его, да, в ближайшее дерево.
И мы еще долго стояли вдвоем, на платформе; и заметая рельсы, злой ветер рвал в клочья, над нами, чуть-чуть, в самом деле, зеленоватой луною выхваченные из темноты облака; и вот, наконец, появился, из-за дальнего леса, своим длинным ярким лучом осветил, в последний раз, станцию, подъехал и зашипев, замер поезд; и в наполовину оттаявшем, на сей раз, окне была уже ночь, и далекие огни, и внезапные станции, и отражения наших лиц; и если он что-то сказал — мне, я — ему, то я уже не помню, и не помню по-прежнему, что; случайное что-то; и на вокзале, в городе простились мы с ним так же быстро, как — тогда, после первой поездки.
У Сергея Сергеевича не было телефона на даче; я, следовательно, не мог ему позвонить.
Я встретил Новый год с весьма, конечно же, удивленными моим появлением, неслучайным, еще и еще раз, персонажами моей тогдашней, теперешней жизни; и довольно рано, я помню, в час, в полвторого, лег спать; проснувшись, услышал звонок; Макс стоял на пороге.
— Не выпить ли нам кофе? — сказал он (сняв пальто, стряхнув снег…).
— Отличная мысль, — сказал я. — Шампанское мы уже пили…
Он засмеялся; он вошел в мою комнату.
А между тем, лицо его показалось мне изменившимся за ночь, отчетливо-собранным, определенно-решительным.
— Я должен поговорить с тобою, — сказал он.
— Так я и думал.
Я сварил кофе; мы сидели, как обычно, за круглым, посередине комнаты стоявшим столом; зимний, утренний, морозный и снежный свет, падавший из окна, наискось пересекал его руку, лежавшую на столе, чашку, с как будто мерцающим, мутно-дымчатым, у поверхности, кофе, стеклянную сахарницу с загоревшимися краями.
Он попросил еще одну чашку; он почти не спал, сказал он.
Я снова сходил на кухню; я возвратился.
Я смотрел на него; я ждал, что он скажет.
— Я отказываюсь… я не иду дальше, — сказал он. — И ни в каких, конечно, спектаклях играть я больше не буду. Почему? То есть как — почему? Ты же сам написал в своей пьесе: один-единственный раз… Один-единственный раз… и довольно. Иначе… иначе все лишается смысла.
Он был прав, опять-таки; я согласился с ним.
— Но понимаешь ли ты, в какое положение ты ставишь — меня?
— В неловкое, в очень неловкое положенье, — сказал он. — Но… что же делать? Больше того: я… я хочу попросить тебя снова поговорить… с Сергеем Сергеевичем.
— Ну уж нет. На этот раз нет.
— Пожалуйста, я очень тебя прошу.
— Нет. С какой стати? Это твое решение, ты и…
— Да, конечно, конечно… конечно. Но видишь ли, твой разговор с ним я могу представить себе, мой не могу.
— И как же ты представляешь себе мой с ним разговор?
— Ну, скажи ему, что… так, мол, и так… Макс вот повернул вдруг обратно… и на другой день пришел ко мне, рано утром… и что я могу поделать?.. все это, для меня самого, полнейшая… полнейшая неожиданность… И… мы приносим свои извинения… и так далее… и так далее…
— Ах, Макс, Макс… Ну ладно.
— Уф, — сказал он, откидываясь на стуле. — А теперь, — вновь склоняясь к столу, — а теперь давай, наконец, объяснимся.
— Как, разве мы еще не объяснились?..
— Нет, — он взял в руки чашку, с остатками кофе, он повертел ее, я помню, в руке. — Нет, еще нет.
— Ну что же, я слушаю.
— Ну так вот, скажи мне, собираешься ли ты еще писать тот… роман, о котором ты мне рассказывал… здесь, прошлой зимою?..
— Более чем когда-нибудь. Я даже знаю теперь, с чего я начну.
— С чего же?
— Неважно…
— Но, значит, собираешься?
— Да.
— И в этом романе будет… театр?
— На маленькой площади…
— И пьеса, тобою написанная?