Я дождался, наконец — внезапной, очень внезапной — улыбки.
— Должно быть… должно быть. Нет, я так не думаю.
— Почему же?
— А почему, собственно, это — должно быть — легко?
— Ну… хотя бы потому, что это — бывает — легко.
Я дождался еще одной — еще более внезапной — улыбки.
— Бывает: конечно. Но ведь только так… вдруг. Они не длятся, эти лучшие наши мгновения.
— Вот именно, — сказал Макс, — не длятся. Но они должны длиться, вот в чем все дело.
— Почему?
— Почему — что?
— Почему — должны — длиться? Разве это мы с вами решаем. Да, бывают, конечно, минуты, когда все вдруг получается само собой, совершенно просто.
— Как вдох или выдох.
— Как вдох или выдох. Но бывают и совсем другие минуты… часы, дни… за победой следует поражение. Это так — и с этим ничего, наверное, не поделаешь… как ни стараешься.
— Вот так жизнь и проходит, — сказал Макс.
— Да, пожалуй, вот так она и проходит.
— В раздоре с самой же собою, в усилиях, бессмысленных и бесплодных.
— Этого мы не знаем, — ответил Алексей Иванович, — ни вы, ни я… и никто не знает, наверное. Может быть — бессмысленных, а может быть, и не совсем. Вообще, некая ясность возрастает… с течением времени.
— Вот как?
— Конечно. Ведь все повторяется… за победой следует поражение… за поражением снова победа… и мы сталкиваемся все с теми же трудностями… наталкиваемся на те же препятствия… преодолеваем их, все снова и снова… и в конце концов, узнаем себя же самих, овладеваем своими возможностями… к чему-то, наоборот, привыкаем… с чем-то, напротив, смиряемся. Вы этого не понимаете, вы это поймете. Вы еще очень молоды… не обижайтесь… вы хотите всего сразу… вам вольно, разумеется, воображать себе какое-то… легкое будущее.
— Ах… да… вот… будущее… легкое будущее.
— Простите?
— Нет… так. Вы правы, конечно.
Он вновь дотронулся до ветки рукою; провел по ней; посмотрел на нее; на свою руку; на Алексея Ивановича.
— Вы тоже правы, — сказал Алексей Иванович.
— Простите? — сказал Макс в свою очередь.
— Вы тоже правы, конечно. Конечно, они должны… или нет, должны были бы длиться, эти наши безусловные мгновенья… конечно. И не так уж трудно, в общем, представить себе жизнь, из них состоящую… совпадающую с самой же собою. Но на самом деле… на самом деле, мы лишь приближаемся… к искомому, мы никогда, наверное, его не достигнем. Это не значит, однако, что не надо… стараться.
— Почему? — спросил Макс (в свою очередь…).
— Как — почему? Вы хотите ясности? вы ищете собранности? Вы уже хотите ее, вы уже ее ищете. И что бы вы ни воображали себе, к чему бы вы ни стремились, ничто, никто не избавит вас от усилия, от обязательности усилия… вот сейчас, в настоящем.
— Да, да, я знаю, вы правы.
И вдруг, я помню, с внезапным, горестным вызовом:
— Нет, это все не так, все неправильно. И… речь вообще идет не о том.
— О чем же?
— Вот именно — о чем же? о чем же?
Он замолчал, я помню, закурил сигарету.
— Хорошо, допустим, я согласен с вами, вы правы… ничто, никто… от усилия. Но этот выход — на всеобщее обозрение… но эта невозможность остаться в одиночестве… но этот раздор с самим же собою… вот с чем нельзя, никак нельзя согласиться. И что бы вы ни говорили мне… так не может и не должно быть… и в общем… да… что же?.. к чему все это?.. простите меня… мне не надо было… и… — отбросив, я помню, не докуренную им сигарету, — и… да… пойдемте… уже поздно… и холодно… и поговорим лучше о чем-нибудь.
— Постороннем? — с внезапной улыбкой.
— Все равно о чем, — сказал Макс.
И мы уже ни о чем, конечно, не говорили; и свернув с бульвара, еще немного проводили Алексея Ивановича, в глубь переулков; и прощаясь с нами, он, Алексей Иванович, в последний раз посмотрел, я помню, на Макса; и сказал ему: до свиданья; удачи вам… и Макс, отведя глаза, ничего не ответил; и потом сказал: спасибо, да, до свиданья; простите меня, еще раз… и мы пошли обратно; и свернули, я помню, еще, и еще в один переулок; и была уже ночь; снова ночь; кружились, в пустоте, в темноте, одинокие большие снежинки; фонарь качался под ветром; свет его дрожал на снегу… и я думал, конечно, об этом, так странно начавшемся, так неожиданно оборвавшемся разговоре; и, конечно, о Максе, смущенно, горестно, или так мне казалось, молчавшем, шагавшем рядом со мною; и об Алексее, конечно, Ивановиче, уже дошедшем, наверное, до дому; и о той, так думал я, может быть, последовательности ежедневно возобновляемых — повторяемых, так я думал, усилий, которую с самого начала угадывал я за жестами его и словами; которой, в словах и жестах его, почти не было видно; в которой он только что, так я думал, признался.