Но Людовику XII, вероятно, не удалось сохранить в тайне своих планов, и вскоре уже половина Европы узнала о них. Само собой разумеется, кощунственные слухи дошли и до ушей Юлиана II. Он ужасно отмстил: в момент поменял политический фронт и переметнулся к «наихристианнейшему королю Франции», не упустив возможности сделать перед этим заманчивое предложение Максимилиану, дабы привлечь его на свою сторону. Юлиан II, несмотря на преклонный возраст, оставался все тем же сорвиголовой. Для него не существовало компромиссов; он был известен тем, что лично командовал войсками и не допускал даже малейшего неповиновения. О Юлиане II, например, рассказывали, как он, шестидесятисемилетний, одетый в железный панцирь, в середине зимы, в леденящем холоде и в снегу по колено, одним из первых забрался по крутой лестнице на крепость Мирандола во время штурма. Стоя на городской стене, он громким голосом провозгласил: крепость взята, и каждый, кто посмеет ему сопротивляться, будет обречен на том свете на вечные адские муки.
Юлиан II постоянно преследовал только одну цель: расширение территории церковного королевства во что бы то ни стало. Любое средство, любое вероломство годились. Жуткие рассказы очевидцев о властолюбивом папе распространялись повсюду и достигли противоположной стороны Альп. Разве такие задачи должен преследовать папа, представитель Бога на земле? Максимилиан был абсолютно уверен: папство и церковные дела не могут больше вестись подобным образом. Когда наконец несколько кардиналов выступили с инициативой и созвали в Пизе антипапский совет, к ним с радостью присоединились и король Франции, и император.
Но скоро дело, поначалу казавшееся хорошо задуманным, обернулось провалом. Ибо для сопротивления Юлиану II, а уж тем более для его смещения требовалось нечто гораздо более серьезное, чем буря в стакане воды. Юлиан уже решил проблему совсем по-другому, зная, какими ходами можно обыграть Людовика XII и Максимилиана. Он опять провокационно сменил союзников и вступил в союз с Испанией и Венецией — шаги, в конечном счете направленные против императора и Франции.
Возмущение предательством папы не имело границ. Максимилиан назвал Юлиана II «хищным волком, поправшим все божественное и человеческое». И продолжил: «Без всякого страха Божия этот тиран поверг христианство в беспорядок, взалкал христианской крови и без разбору поднимает оба меча против всех; у него нет ни честного слова, ни верности, ни религии. Нужно собрать общий совет и выбрать достойного преемника».
Юлиан II мастерски умел создавать встречный ветер для парусов своих врагов. Желая опередить возможные нежелательные решения в Пизе, он сам созвал собор в Риме, опять поставив вопрос о возможности церковной реформы. В действительности речь шла о финансировании его любимой идеи: сбор денег для строительства собора Святого Петра и его художественного оформления.
Добрые намерения императора и французского короля в Пизе растаяли как дым. Людовик XII и Максимилиан не могли этого не понять и уступили. Хотя оба прошли многолетнюю школу политических интриг, они так и не доросли до уровня хитрости такого человека, как Юлиан II.
Виды на папский престол
Когда Максимилиана провозгласили в Триенте императором, он уже не был молодым человеком: его светлые волосы поседели, а на лице читались следы приближающейся старости. Но его стан оставался стройным, о его ловкости и боевом духе, как и прежде, ходили легенды. Он не утратил и силу своего воздействия на дам, хотя сам, вероятнее всего, смотрел на любовные утехи уже более спокойно. На многих праздниках, как и раньше, Максимилиан с восторгом участвовал в турнирах, правда, время от времени ему случалось падать с лошади и он уже не мог сам подняться в великолепных, но тяжелых доспехах. Но неудача не становилась проблемой для императора: как только его ставили на ноги, он разражался громким смехом, с юмором просил прощения за свою неловкость, подмигивая при этом дамам. Он сам так рассказывал в письме своему доверенному лицу Прюшенку: «Я достаточно много танцевал, бился копьем и веселился на карнавале… Я ухаживал за дамами и добивался благосклонности, много и от всего сердца смеялся. Но на турнирах я слишком часто падал, и у меня почти не осталось мужества. Впрочем, никакая дама не будет любить меня всем сердцем. Теперь пост, и я не знаю, как мне каяться в грехах: все, что я натворил в эту Масленицу, говорит само за себя».