Что ж, разработаем такую версию: вещи похищены кладовщиком Фадяшиным, который сам или с чьей-либо помощью состряпал подложные документы.
Есть еще что-нибудь за эту версию? Есть! В распоряжении кладовщика находится несколько сот разных документов, с которых можно скопировать штамп и печать. Кроме того, на накладной стоит номер — 2113 и датирована она 24 августа. А настоящая накладная с таким номером выдана двадцать третьего. Довольно-таки многозначительное совпадение! Тот, кто изготовил фальшивку, знал, по всей вероятности, нумерацию нарядов.
Прикинул я еще кой-какие «за» и «против», прочитал характеристику на Фадяшина («скромен, трудолюбив, с работой справляется, взысканий не имеет») и... Стоп, говорю себе, спешишь, Сергей! Не все у тебя гладко: если уже Фадяшин знал нумерацию нарядов, то поставил бы 23 число, а не 24. Для большего правдоподобия. Да и характеристика не вяжется с представлением о расхитителе. Если по характеристике судить, то он человек тихий, незаметный — вроде божьей коровки...
Так я то радуюсь, то огорчаюсь, а Мария Федоровна тем временем тоскует. Чертит что-то на бумажке и помаргивает на меня исподлобья: скоро ли, дескать, отпустишь душу на покаяние?
— Скучно? — спрашиваю.
Покраснела, но не признается.
— Что вы, — говорит, — наоборот! Очень даже интересно. Вы заметили, что в наряде написано, будто седьмая гостиница находится в здании общежития института имени Дзержинского?
— Заметил.
— Она там и находится. Я недавно в этой гостинице в гостях была...
Наметил я две версии: первая — вещи похищены Фадяшиным, вторая — вещи похищены Посторонним.
— Всё, — говорю. — Пойдемте-ка домой.
Оживилась Мария Федоровна.
— Пойдемте!
И дернуло меня тут за язык сказать:
— Вас, Машенька, родители видно недаром Марией назвали. В переводе с греческого Мария означает — горькая. Чувствовали, что достанется вам горькая судьба по вечерам корпеть над бумажками.
Сказал, и сам не рад. Вскипела.
— Я, — говорит, — если хотите знать, не жалуюсь. И могу сидеть столько, сколько надо!..
Вот те на! Совсем, как маленькая — обиделась, и дружба врозь.
Да, неважный, думаю, я педагог. Честно говоря, просто скверный!
Так и не помирились мы в тот вечер.
3
Прихожу назавтра в прокуратуру, шляпу не успел снять, а Мария Федоровна уже говорит:
— Новости, Сергей Александрович! Вам нарочный письма привез.
— Ладно. Сейчас посмотрим.
Надел очки, читаю. Марии Федоровне не терпится.
— Что? — спрашивает. — Что там?
— А то, — говорю, — что паспорт, о котором мы запрашивали, никому не выдавался, а в Москве и Московской области живут восемь женщин, которых зовут Зоя Ивановна Антипова, да только младшей из них двадцать лет, старшей — тридцать семь. А нашей — около пятидесяти...
Сижу и злюсь... Смешно сказать: двадцать лет на следственной работе, всякое, как говорится, перевидел, а злюсь, как новичок, и все тут! Мысленно Антипову эту прямо-таки в личные враги записал. И такое у меня ощущение, словно она не из склада, а у меня из квартиры кровные мои вещи похитила. Собственником себя ощущаю.
К слову, чувство это у меня возникает всегда, когда попадаются дела такого типа. И главное, теоретически-то я себе отлично представляю свою роль — роль объективного и беспристрастного слуги закона, а на практике такое на расхитителя зло берет... Да что там говорить!
Смотрит на меня Мария Федоровна, и вид у нее не то чтобы довольный, а какой-то удовлетворенный, что ли. Понимаю — подмывает ее сказать мне что-нибудь вроде «Я же говорила» или «Я вас предупреждала», но останавливает почтение перед моей сединой.
— Ладно, — говорю. — Возьмемся с другого конца.
Обрадовалась.
— Правильно! Давайте, Сергей Саныч, допросим кладовщика. Уточним приметы Антиповой и объявим розыск.
— Всесоюзный?
— А что? Можно и всесоюзный!
Глянул я на нее и думаю: интересно, был ли я в свои двадцать три года таким же вот восторженным и решительным? Пожалуй, был. Даже похлеще коленца выкидывал. Возраст. Сейчас, думаю, ни в коем случае нельзя мне с Марией Федоровной переходить на официальный язык. Совсем разобидится. Надо как-нибудь поделикатнее. А как?