— Выключи свет, Зин.
— А дверь не закроешь?
— От кого?
— Это так, но все же… Только ваш второй номер всю жизнь нараспашку. Спи.
Свет погас, Зина плотно прикрыла за собой все двери. А Аля мгновенно заснула, успокоенная, отрезанная от всех прежних хлопот наступающей новой жизнью.
44
Встала, окна для света освободила от черных штор. Глянула, а на столе сверток. Зина оставила. Посмотрела, там две рыбины вяленые и макароны. Ну зачем? Да ведь Зина не знает об отъезде Али… Надо всем сказать, попрощаться, но завтра, а сегодня… за дело!
Разбирала шкап, полки с посудой, белье — все мама, мама… Ею куплено, ею связано, ею подарено. Отпустила бы ее мама? Наверное, да. Только сама она не смогла бы оставить больную маму одну.
Вымыла, вычистила посуду, стерла пыль, подогрела воду, постирала то немногое, что было грязным. Вымыла полы в комнате, прихожей, кухне. Пусть Нюрка с Машей остаются в чистоте.
Теперь в баню. Собрала белье, мыло, мочалку. Шла к Палашам с легким сердцем, даже не подумала, что баня может быть закрыта. И она работала! Отмывалась, отогревалась. Вспомнила Машиного солдатика в передвижной бане, который три раза подряд на всю войну мылся. Улыбнулась. Потом занялась своей раной. Всего-то болячка с пятак осталась. Сделала все, как в прошлый раз Натка: отмыла, прополоскала, а потом в раздевалке засыпала остатками стрептоцида и забинтовала свежим бинтом. Теперь можно считать, все прошло.
Время за хлопотами пробежало незаметно. Перед дорогой отоспаться. Улеглась рано. Спала хорошо и долго.
Вот и день отъезда. Стала собираться. Из чулана вытащила мягкий баульчик с защелкой, с одной ручкой. На таком как на подушке спать можно. Сложила пару белья, последний кусок мыла, полотенце, кое-какие мелочи. Сверху документы и семейное фото, там Але года три, мама красивая, папа серьезный…
Пошла в третий номер, сказала открывшей Зине:
— Я проститься, еду на фронт.
Та замахала руками, отступая, никак не могла ничего сказать.
Наконец выговорила:
— Во сколько уходишь?
— В пять.
— Вер Петровны нету…
— Ничего: передай, напишу.
Вернулась к себе. Есть не хотела. Время еще оставалось. Надо написать всем. Достала свои чистые тетради, одну сунула в баульчик, туда же химический карандаш.
Итак, Соне — заводской подружке. Затем Натке. Привет ее Олегу Петровичу. Теперь деду Коле. С просьбой передать ее привет Игорю, а ей его адрес, как напишет деду свой, неизвестный пока. И целая вереница приветов: Диме, Вале, Иванову, Мухину; токарятам, которых взяли на Урал…
Все… Зажгла керосинку, поставила чайник. И вспомнила про письма Игоря. Взять с собой? А если чемоданчик, как его планшет, сгорит? Оставила. Взяла только фотографию. На ней — лохматый парнишка, сердитый, не любит он фотографироваться.
Постучали.
— Открыто!
Первой вплыла Вера Петровна с Пашуткой в стеганом одеяле. За нею Зина, Нюрка и даже Мачаня.
— Чего же ты, девка, намылась, аж блестишь, как перед смертью!
— А я от нее убегу! — улыбнулась Аля через силу: ну и шуточки у Нюрки.
— А смерть придет, меня дома не найдет! — притопнула Нюрка. — Вот тебе кружка, у вас такой нет, а без нее походному человеку плохо. — И поставила на стол серую эмалированную кружечку.
— Ложку, ножик не забыла? — заботливо спрашивала Зина.
— А надо?
— Еще как. Да бери поплоше, чтобы не позарились.
Тут Але стало действительно смешно: если уж в военной прокуратуре ложки станут тащить… И тут же пожалела, что не заглянула в раздел воинских преступлений уголовного права. Но теперь поздно, а так нужно бы знать, к чему едешь, чего коснешься в работе…
— Нитки-иголки? — не отставала Нюрка.
Пришлось взять иголки, две катушки: черную и белую.
— Варежки не забудь, не летнее время.
С хлопотами покончили, сидели смотрели на Алю.
— Вместо Славика идешь, — сказала Зина печально.
— На фронте у каждого свое место, — строго произнесла Вера Петровна и, встав, кивнула Але прощально: — Нам пора, мокрый, наверное, Пашутка.
Приподняв угол одеяла, Аля глянула в покрасневшее, со сморщенным носом личико малыша, явно собиравшегося зареветь. Опустила уголок на место, быстро поцеловала Веру Петровну в одрябшую щеку.
— Спасибо, — едва слышно сказала Вера Петровна. — Муза не поцеловала, а ведь сына оставила…
Нюрка спросила:
— Давно твоя Муза писала?