— Деньги она присылает, а писем не было. По переводам узнаю, жива ли. Ну, Аля, счастливо тебе.
— Мы тебя проводим, хоть до трамвая, — встала Нюрка.
— Не надо. Ключ оставляю в столе, как всегда.
Целуя ее в прихожей, Нюрка шепнула:
— Спасибо тебе за доверие. Все сохраню. А кружку чтоб вернула!
Мачаня только кивала, а Зина перекрестила:
— С богом!
Оставив всех в доме, Аля вышла за ворота.
Родная улица в фиолетовом вечернем свете. Тихо, ни шороха. Как-то незаметно исчезли собаки и кошки, Аля уже не помнила, когда их видела в последний раз. Безжизненная стала Малая Бронная. В их маленьком доме останутся после отъезда Зины только три женщины и Пашутка, ну, еще изредка заедет Маша. А было их только во втором номере одиннадцать!
Всматриваясь в крышу школы, Аля пыталась определить, там ли зенитчицы. Не слышно ни звука оружия, ни голосов. Фронт отодвигается, зенитчицы тоже…
А Малая Бронная, уходящая вопросительной кривой к Патриаршим прудам, показалась Але печальной, одинокой. Что ты хочешь? Чтобы я запомнила тебя? Эту неправдоподобную тишину? Твои неровные, разнокалиберные дома, узкую дорогу и тесные тротуары? Запомнила тебя, без единого деревца до самых Патриарших прудов, и эти пруды, состоящие из одного водяного квадрата в негустом обрамлении деревьев? Что же в тебе, неказистой, такое, что захочешь, да не забудешь? Просто ты мое детство и юность, горе и счастье, все, что было, все вместила в себя эта улица — всю жизнь. И сама ты сосудик в мощной кровеносной системе столицы, а я кровинка, идущая по тебе в большую, неизвестную жизнь… Ухожу, но ведь вернусь, чтобы вновь присоединиться к потоку жизни, идущей по тебе, моя родная улица. И опять на Малой Бронной будет любовь, радость, новые жизни…
На вокзале с синими лампами под потолком Аля протолкалась к репродуктору. Слушала, мысленно повторяя, встречаясь с множеством заблестевших глаз: «Керчь, Феодосия, Козельск, Угодский Завод…» Вот это гонят фрицев! Счастливый день тридцатое декабря! Сказка, просто сказка все, что произошло в райкоме комсомола. Быстро и просто. А тогда, перед трудфронтом, чего только они со Славиком не наслушались в райвоенкомате! Чего там вспоминать отказы? Все позади и все впереди! Все!
Радостная, легкая, она несла свой баульчик в правой руке, хотя боли в левой уже не чувствовала. Отыскала платформу, вагон, и в полутьме все же опознала своего майора Шароева.
— Явилась? Садись в вагон, там еще есть, в твоем направлении едут. Я вас встречу! Пока, опаздываю на самолет, меня подбросят, — и исчез.
Где встретит? Кто едет? А, разберемся. И Аля уже встала на подножку вагона, когда услыхала свое имя:
— Аля! Алевтина! — долетел звонкий голос Витеньки.
Это был он. И Осип. Их толкали, а они продирались сквозь пассажиров и провожающих, искали ее, Алю.
— Я в девятом. Витенька. Осип, я в девятом!
Ну ладно, сам Осип пришел, а Витеньку-то зачем? Его тут собьют с костылей… Не сбили. Люди, при всем напоре, все же огибали, оберегали человека в шинели и на костылях.
— Ребята! Да зачем же вы… ну, спасибо! Спасибо…
— Пиши нам! — крикнул Осип и, как хорошее, добавил: — Реглана судили. В штрафной батальон, на фронт!
— Всем привет передайте!
— И тебе ото всех! И от криминалиста, и от профессора медицины! Государство и право кланяется! Ждем!
Поезд тронулся, проводник оттер Алю от двери в тамбур.
Она долго стояла здесь одна, чувствуя под ногами дрожание поезда. Ну вот, товарищ лейтенант, мы и уравнялись. Я тоже там, где ты, мой суровый провидец. И неизвестно, кто останется жив: Игорь или Алевтина…
После черного тамбура две свечи за синими стеклами фонарей над дверями в концах плацкартного вагона дали возможность что-то разглядеть.
Духота, вонь махорки и смазных сапог, сырых шинелей… А людей — не пройдешь! Где искать тех, шароевских? Спросить бы их фамилии. Не догадалась. И вдруг хрипловатый женский голос:
— Девчата, ко мне! Все девчата в вагоне, ко мне!
Пройдя на голос, Аля оказалась в среднем купе, уже занавешенном палаткой.
— Сколько вас? — проворная рука схватила Алю за плечо, она ойкнула. — Ага, пять, я шестая. Назовитесь по родам войск.
— Финансист, лейтенант.
— Машинистка. — И громовый хохот за палаткой:
— Новый род войск, теперь смерть Гитлеру.
— Давайте, девчата, дальше кто, — будто не слыша мужского хохота, требовала женщина.
— Секретарь.
— Машинистка. Мила.
— Прокуратура, — негромко сказала Аля.
— И я тоже, старший секретарь, звание — капитан, — сказала женщина, а за палаткой тишина, потом кто-то огокнул: