— Пойдем-ка, дельце есть… и лепешечки, Федя испек, ты их раньше жаловала!
И втащила в свою комнату, усадила за стол, на нем миска с румяными толстыми лепешками, Это не пшенная каша на водице… И чай крепкий, с сахаром.
— У вас праздник? — спросила Аля, уплетая воздушные, сытные лепешки.
— Ты ешь… Дело у нас, — Нюрка нервно пригладила ладонью свой черный перманент.
Только тут Аля заметила, что хозяева и не прикоснулись к лепешкам и чаю, отодвинула чашку.
— Федя, как назло, руку обжег, — кивнула Нюрка на замотанную тряпицей руку Федора. — А я грамотей плохой. Напиши одно заявленьице, ладно? — Аля кивнула, ей стало стыдно за лепешки, и так бы написала, без них. — Вот бумага, ручка, чернила. Давай: в милицию…
— Я же тебе сказал — в прокуратуру, туда вернее, — и высушенное жаром плит лицо Федора передернулось нервным тиком.
— Пиши: прокурору.
— От кого и адрес полагается, — попридержала ручку Аля.
Нюрка переглянулась с мужем:
— Все проставим в письме. Давай дальше. Заявление. Посередке, правильно, — одобрила Нюрка, нависнув над Алей. — Пиши: повар вагона-ресторана Федор Краснов сделал недостачу, большую, об чем сообщаем. Примите меры. Недостача пятьсот рублей. Он гуляет, соседи подтвердят, проживают вместе на Малой Бронной… — Нюрка передохнула. — Поставь номер нашего дома и квартиры. Число, месяц, год.
— Двадцать третье июля сорок первого… Кто подпишет? — подняла голову Аля.
— Это мы сами. Иди, спасибочки, возьми для матери остальные лепешки.
Но Аля постеснялась, не за что же. А мама сразу спросила, потянув носом:
— Да от тебя Федоровыми лепешками пахнет!
— Угостили…
— Кашу не станешь есть?
Посмотрев на бледно-желтую кашу в маминой тарелке, Аля подумала: почему это соседи разугощались лепешками? Не такое сейчас время, да и Нюрка после той, всеобщей гулянки с соседями и корочку даже мальчишкам не предложила. И тут ахнула:
— Письмо-то я на дядю Федю написала!
— Какое письмо?
— Что у него большая недостача в ресторане… — почему-то перешла на шепот Аля.
Глаза мамы вскинулись на Алю, миловидное лицо сразу стало чужим, далеким каким-то, губы побледнели, медленно синея. Аля бросилась за лекарством, подала маме рюмочку с каплями, но она оттолкнула руку дочери:
— За лепешки… ужас! Ни-че-му не научила девочку. Знал бы отец… — и заторопилась из комнаты, забыв даже дверь прикрыть.
Чуть погодя Аля услыхала горланящую Нюрку:
— И пусть, правду мы. Не отдам!
— Отдашь. Я тебя привлеку за совращение несовершеннолетней.
— Да подавись ты этой бумажкой! Сами справимся, без грамотеев.
— Пишите хоть иероглифами, но никого в свою грязь не тащите.
Вернулась мама раскрасневшаяся, со злополучным заявлением. Тут же сожгла его в чугунной пепельнице.
— Никогда не пиши доносов, это подло.
— Я просто не сообразила… да еще на самих себя, дико же.
— Мозги у человека, чтобы думать, — устало ответила мама.
Подавленная, Аля села за письма, но уже без прежней радости. Мама легла. Дышит ровно, успокоилась. Заклеив конверты, Аля все же спросила:
— Мам, а зачем они на себя пишут? — Но мама спала.
Как она устает! Ей бы на пенсию, а тут война. И до войны она все пила капли, ходила медленно, но работала. Сама же Аля бегала в школьницах. Пенсию за папу получала… А могла бы работать и в вечерней школе… И помогать не только мытьем полов да стиркой. Мама не давала, приговаривая:
— Еще нахлопочешься, семья, дети, все впереди.
Аля смеялась, думая — шуточки, о маме не заботилась, а ведь другой мамы не будет, да еще такой доброй… Анастасию Павловну все уважают, а Барин только ее в квартире и побаивается.
Погасив свет, Аля вышла на цыпочках. Побежала на Большую Бронную к почтовому ящику прямо у сто четвертого отделения связи, чтобы и Игорь, и Натка поскорее получили ее письма. А опустив их, вспомнила: Пашкин-то адрес не взяла.
Уже в своем дворе услыхала выматывающий вой сирены воздушной тревоги. Обождав на крыльце, увидела среди бегущих в бомбоубежище Музу. Переваливается уткой, смотрит в сумятицу прожекторов в небе.
— Муза! Муза! — та остановилась. — Пашин адрес дашь? Ребятам на фронт послать.
— Нет никакого адреса. Ой-о-о-о, голубчик мой, да где ж ты, отзови-ись, — запричитала она и повисла на подоспевшей Нинке.
— Помочь? — спрыгнула с крыльца Аля.
Муза плакала, волочась в обнимку с Ниной.