Сердитый дед сошел раньше.
Челночка не оказалось, пошли своим ходом. У проходной стекались жиденькие ручейки людей, шли в управление. Славик побежал туда же, занимать очередь в кассу, а Аля прошла в свой цех.
Из разбитых кусков стеклянного потолка шел слабый, полосами, дневной свет. В серой пустоте цеха особенно черным казался грубый костяк балок и перекрытий и, как раны, развороченный фундамент увезенных станков. Все прибрано, нигде ни гаечки, ни стружки, а цех словно темная яма. Нет прежнего грохота, дребезжания железа, сполохов огня и деда Коли в той стороне цеха, нет острых запахов масла, бензина, пресного — эмульсии, железной окалины, не качаются зонтики с лампами, нет яркого света, веселых голосов… Не цех, а каменно-железная утроба. Аля крикнула:
— Эй-й!
— …й..й..й… — отозвалось откуда-то из-под крыши, а может, от земли.
Вдруг бы цех ожил, да она бы к любому станку с радостью! А рядом Соня, Катя, Дима, Мухин, такие понятные, близкие. И поразилась: она же умеет работать на нескольких станках! Пусть не классно, но ведь научилась. Как мама говорит: нужда заставит шанежки есть. И заставила. Тяжело достались эти шанежки, но дороги, в сердце засели.
Когда получили деньги, Славик заметил:
— Видала, какая ведомостичка коротенькая на наш цех?
— Ты бы хотел со всеми на Урал?
— Нет, я на фронт.
Домой ехали опять в пустом трамвае, но люди не садились, хотя двигался вагон в сторону Казанского вокзала.
— Все сбежали? — удивился и Славик. — Или их не повезли?
— Не так их и много, просто подхватились утром, все разом.
Держа на коленях сумочку со своей последней зарплатой, Аля вспомнила первую… Тогда, в начале июля, получив целую пачку денег, смотрела на них слегка ошалело: это ей? Это она за-ра-бо-та-ла? Да? Да! Да! И решила: маме будет приятнее, если Аля не деньги положит на стол, а подарки. Магазины были полны товаров, а покупателей нет, никого не интересовали платья, туфли, сукно, все бросились за продуктами… Аля купила маме темно-голубую кофточку, к голубым ее глазам, а себе красный беретик. Деньги все же остались. Это маме на хозяйство. Шла по Малой Бронной такая счастливая, не могла сдержать улыбки, а вернее, не знала, что улыбается. Люди оглядывались, кто-то ворчал:
— Разулыбалась…
Какая редкость — счастье в эту трудную пору. Может, нельзя и думать о нем, война же, Аля попыталась погасить улыбку. И все же так здорово: она сама заработала! Ее первые деньги. Да еще на военном, самом нужном, заводе.
Мама сразу стала примерять кофточку.
— Очень милая, спасибо, — обдернув на себе обновку, мама прояснела лицом, как в лучшие свои минуты, и произнесла будто кому-то невидимому:
— Выросла дочь. Уберегла. Теперь будем жить.
Из прошлого ее вернул Славик:
— Знаешь, чего откладывать? Пойдем в военкомат завтра!
— Ладно.
— Я тебя рано подниму.
— А тебя кто разбудит? Зина знает, что тебе на работу уже не надо, а в военкомат не пустит.
— Сам разбужусь, когда надо — у меня это получается.
Она неожиданно для себя взлохматила его светлые кудряшки. Он мотнул головой, но не рассердился.
— Мы с тобой безработные, ага? — и хитренько подмигнул.
20
Вагон электрички пуст. Одна Аля сидит у окна, медленно приходя в себя. Как он кричал! Просто орал. Дряблые щеки тряслись, покрывались сизым румянцем:
— Отнимаете время! Где совесть?
— Именно совесть, потому я и здесь, раз комсомолка…
Плечи его приподнялись возмущенно, он перебил Алю:
— Комсомолка? А вы, комсомолка, умеете стрелять? Умеете раны перевязывать? Сможете вытащить солдата с поля боя?
— Я же на заводе, на полуавтомате, сверловщицей… — Она хотела сказать, что закалилась, силенки нажила, но он опять не дал договорить:
— Поле боя — не завод. Там не до обучения, там смерть.
— Я не собираюсь умирать, не запугаете.
— На фронте некогда собираться, там действовать надо, чего вы не можете. Все, идите. Мне надо оформлять годных, в том числе по возрасту. Годных!
Годные нетерпеливо переминались в коридоре на усталых от долгого стояния ногах, сидеть тут было не на чем, пустой коридор и заветная дверь к этому злющему старику с тремя кубарями в малиновых петлицах. Славка вылетел от этого старика в один миг.
— Что? — спросила Аля, уже все поняв.
— Велел подрасти. Пехота, да еще старая, да еще в малых чинах. Злющий. И почему надо быть дылдой, чтобы попасть на фронт?