Они уже работали, а Пана не успокаивалась:
— Тетка меня оттуда взяла в Москву, сама померла, а я москвичкой осталась.
— Ой же горечко, мама под немцами, да и с девчатками, — сочувствовала Зина. — Я тоже из деревни, но там уж никого не осталось, и приехала в Москву давно, как Славику народиться, его маме я дальняя тетка.
— Как это — дальняя? — с интересом спросила Аля.
— И не знаю, мамы ее троюродная племянница.
— Нашему сараю двоюродный плетень, — рассмеялась Пана.
— Все же не совсем чужая Славику, — удовлетворенно сказала Зина.
Ужинать решили в казарме. Аля сбегала в столовую, но не только за ужином, главное — повидать Яшу. Он, увидев Алю, разулыбался:
— У тебя мама красавица, ты вся в нее! Такая симпатичная, о тебе все расспросила и о Зине со Славиком. Меня чаем напоила.
— Значит, дома все в порядке? А… писем нет?
— Увы… Я тебе сам напишу, хорошо?
— Можно я возьму чайник с чаем?
— Своим? А чего же они не пришли ужинать?
— Так у них сухой паек. И на меня хватило бы…
— С вами только коммунизм строить. Бери чайник, и на вот сахару кускового. Пейте на здоровье, мои бесценные. Да, а как это Паночка сумела уговорить людей остаться?
Аля рассказала. Он задумался.
— У Паны энергии на руководство Москвой хватит, и все же остаться — это дело добровольное.
В казарме Аля отдала чайник и сахар своим, присела отдохнуть. Все хорошо, кроме писем. А ждала и от Игоря, и от Натки с Соней, да весточку от Горьки тоже не мешает получить, он же не знает свою Мачаню, из нее не выжмешь ничего, кроме похвалы себе самой.
В казарме появились новенькие, их Аля сразу распознала по чистым волосам и одежде. Одна женщина в шубке из уже облезлого кролика спросила Алю:
— Вы спали без матрацев?
— Спали. И ничего, раз нужно, — отрезала Пана, опередив Алю.
— Да, да, конечно, — отступила женщина, пристыженная.
— Они смогли, а мы что, хуже? — сказала девчонка вихрастому одногодку, и он солидно закивал головой, ставя рюкзак на койку.
— А я что говорю?
Аля позавидовала их согласию, спросила:
— Вы из одного двора?
— Да, а как ты угадала? — заморгала девчонка круглыми глазами.
В ответ Аля только грустно улыбнулась: вот бы ей так с Игорем быть, на фронте. И ничего не страшно, и песню вон запели:
— Какое уж тут море, фрицы бушуют… вблизи, — поддел ребят Славик, желая познакомиться.
У Али на душе стало щемяще-сладко, потянуло в невозвратную прошлую даль, на милую сердцу Малую Бронную. Надо бы спросить, вдруг эти ребята тоже с Малой Бронной. Обернулась, а перед ней дядечка в шляпе, с пузатым портфелем в руках:
— Простите, эта постель… кровать свободна?
— Свободна коечка, устраивайтесь, — ответила Аля, ее почему-то раздражал вид этого дядечки, дорогое пальто, белейшие манжеты рубашки выглядывали из рукавов, пушистое кашне, прямо ревизор командированный. Таких она еще помнила по папиной работе, уезжая на задание, они иногда заходили к ним домой одолжить какие-нибудь справочники, с ними всегда было туго, а у папы целая библиотечка юридической литературы.
— Благодарю, — вежливо кивнул «командированный». — А не подскажите, где получить постельные принадлежности?
И этот туда же! На обрюзгшем лице вопросительно приподняты кустики темных бровей. Неужели не понимает, что происходит в Москве, в стране?
— Здесь не курорт, адресом ошиблись.
— Раз мобилизовали, должны создать условия, — спокойно ответил дядечка.
— Фрицы вам, дедок, условия создадут, полный покой устроят, — пообещал Славик, развлекаясь, но тут же пожалел опечаленного дядечку: — У вас пальто большое, расстелите, на половину лягте, а другой укройтесь, портфель вместо подушки.
— Подушечку мне жена положила. — И, сев на койку, мужчина примолк, сгорбился, и Аля увидела, что он немолод и, видимо, нездоров, лицо отечно-желтое. И опять вспомнила маму… Наверное, нужно быть с нею рядом. Не нужнее, а лучше, для них обеих. Не для оборонных работ.
27