Я думала, что Габриель не послушается меня и изобьет отца до смерти, но он остановился. Остановился, а затем ушел. Сама его выгнала, а теперь испытываю щемящее чувство тоски. Да, я тоскую по этому неоднозначному, но такому нужному мне человеку. Страшно даже подумать, что больше мы никогда не встретимся, но видимо, всё идет именно к этому. Я выгнала его, о чем теперь жалею. Дура.
Может быть, позвонить ему? У отца определённо есть его номер.
Нет. Мне страшно услышать то, что Габриель теперь не хочет иметь со мной ничего общего. Это будет вполне справедливая реакция, но я боюсь ее, как огня.
Всё слишком сильно запуталось.
Он старше меня и нам должно быть не по пути. Кто я? Боязливая девочка, из которой не выйдет ничего толкового. По крайней мере, так всегда говорил отец. А Габриель… Он другой, будто из иного мира, в котором таким, как я нет места. Он ослепительный, красивый, сильный и смелый. Рядом с ним должна находиться такая же женщина, а не какая-то малая с поломанной жизнью и изуродованной душой.
Мне становится противно от самой себя. Я утыкаюсь в подушку и плачу, омывая слезами ту боль, что затаилась где-то в области сердца. Со временем истерика медленно отступает, и я забываюсь в тревожном сне.
Меня будит чье-то болезненное прикосновение к плечу. Кажется, если его сдавят чуть сильней, то сломают кости. Открыть глаза получается не сразу. Слишком болит голова, а веки такие тяжелые-тяжелые, будто после затяжной болезни. Мне нужно несколько секунд, чтобы понять, где я и что со мной происходит.
Распахиваю глаза и вижу лицо отца, оно настолько близко ко мне, что я чувствую его неровное дыхание на своей коже. Становится жутко. За окном только-только начало темнеть. Я не сразу осознаю, что проспала практически целые сутки. Тело ломит, а в голове, словно вместо мозгов пульсирует горячее желе.
— Спишь, тварь? — шипит папа, больней сжимая мое плечо. Особенно страшно звучит этот вопрос в связке с изуродованным от рук Габриеля лицом.
Я не шевелюсь, понимая, что любое резкое движение может повлечь за собой непоправимые последствия.
— Как ты себя чувствуешь? — я стараюсь говорить ровно и спокойно, но это получается уж очень фальшиво.
— Ты мне зубы тут не заговаривай, — папа встряхивает меня, и головная боль от длительного сна только усиливается. — Натравила этого ублюдка на родного отца? — акцент именно на слове «родного» вызывает у меня нервный смешок.
Теперь, когда Габриель намял папе бока, он внезапно вспомнил о том, что мы не чужие друг другу люди. Какая неожиданная проницательность!
— Не думал, что ты такая же коварная сука, как и твоя мать! Бросить тебя надо было! Бросить, чтобы ты где-нибудь загнулась! — отец кричит на меня как сумасшедший, брызгая слюной во все стороны. — Дрянь! — он еще раз встряхивает меня, а затем дёргает за руку вперед, отчего я падаю на пол, больно ударившись коленями и одним локтем. Вовремя отползаю иначе получила бы ногой по ребрам.
Отец окончательно выходит из себя. Я понимаю, что нужно сделать всё, только бы покинуть пределы этой проклятой квартиры.
— Сюда иди! — человек, которого теперь я не могу считать своим папой, хватает меня за волосы и резко тянет на себя. На глаза наворачиваются слезы от острой боли. Я подаюсь вперед, ощущая, что добротный клок волос остается у «зверя» в руках.
Спотыкаясь об собственные ноги, я буквально вылетаю из комнаты в коридор. Сердце быстро-быстро стучит в груди, разнося по всему телу острое чувство адреналина. Голова плохо соображает, поэтому я действую инстинктивно.
— Стой! — раздается оглушающий крик позади.
Я хватаю куртку с вешалки, сумку и телефон, который лежит на тумбочке. Прямо в тапках я выскакиваю на лестничную площадку и бегу вниз. Несколько раз, я чуть не качусь по ступенькам, но всё же выбираюсь на улицу целой. Я боюсь, что за мной погонятся, но, к счастью, мои опасения не сбываются.
Еще очень долго я восстанавливаю свое сбившееся дыхание. Легкие жжет и я, подавившись собственным кашлем, чувствую, как к горлу подступают слезы.
Куда идти? У кого просить помощи?
Дядя Коля.
Слабая надежда на его поддержку тут же с треском рассыпается на мелкие осколки. Он же говорил, что поедет к своим детям. В окнах его квартиры не горит свет, а машина, которую он всегда оставляет у подъезда — отсутствует.
Я ёжусь и надеваю куртку, ощутив, как прохладный ветер неприятно касается обнаженной кожи, разнося мороз по всему телу. Усевшись на лавочку соседнего подъезда, я поджимаю ноги, коря себя за то, что не схватила хоть какую-нибудь обувь. Но в тот момент мне было совсем не до этого.