— Не надо! — посыпались со всех сторон голоса мальчиков. — Стенька-то казак был. А они нас вон как лупцуют. Да вот в тюрьму погнали. Давай, Шпрынка, «Среди лесов дремучих»…
Шпрынка запел, и мальчики хором подхватили припев:
Шпрынка замолк.
— Ты чего же?
— Тоска, товарищи, не позволяет. Сердцу больно…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1. Татьянин день
Переночевав в Дубровке, Анисимыч утром, еще задолго до света, пошел в Ликино, где на Смирновской фабрике работал Лука и брат Анисимыча — Григорий, — там была и Танюша. Она и открыла дверь на осторожный стук гостя…
Девочка радостно захлопала в ладоши. В квартире пахло жареным луком и постным маслом. На столе горячие ржаные лепешки. Хозяева пили чай перед работой…
— Что это вы пируете?
— Вот на! Забыл, что ли — нынче татьянин день — Танюшка-то именинница. Что же не поздравляешь?
— Ну, друзья — у меня голова кругом пошла — середа ли, пятница ль, не знаю…
Анисимыч поцеловал именинницу.
— Гостинца в другорядь куплю: платок тебе гарусный с фабрики принесу…
— Скидывайся — да садись пить чай. Как там с Саввушкой воюете? — спрашивал брата Григорий. А Лука, схлебывая с блюдечка чай, внимательно и спокойно при смешанном свете — синем снежного утра и желтом керосиновой лампы — смотрел в лицо товарища, читая на нем что-то такое, что, может быть, гость захочет скрыть в словах.
Анисимыч скинул кафтан. Танюша ахнула:
— Дяденька! Рубашка вся в крови. Что это, родненький, у тебя?..
Анисимыч схватился за грудь — рубашка заскорузла от высохшей крови и была как лубок…
— Смотри, смотри, какое дело: это меня солдат ткнул штыком — а я в горячке не почуял…
Лука встал и сказал:
— Сними рубашку. Надо промыть, посмотреть рану.
Танюша подала кувшин с водой, Анисимыч снял рубашку. Лука обмыл ему потеки крови на груди.
— Ничего — неглубоко. На ребро пришлось — а бы немножко ниже или выше — ну, беда!
— Это мы когда из мальчьей артели пленных освобождали. Прямо сражение вышло — человек сорок штыками подкололи — на снегу — кровь…
— Дяденька Петя, возьми дяденьки Гриши рубашку, — хлопотала Танюша — что это, дяденька, на тебе креста нет? Я с себя сыму… Родный ты мой, желанный!
Девочка сняла с себя нательный крест на гайтане и надела на шею дяди. Анисимыч растерянно посмотрел на Луку и сказал:
— Батюшки мои! Татьяна — какое ты дело заводишь. Ведь, я в бога-то во христа не верую…
Анисимыч хотел скинуть крест. У племянницы в глазах набрякли слёзы. Лука, улыбаясь, остановил товарища:
— Не сымай пока. Хотя и я не верую. Это тебе вроде как на войне орден пожаловали за храбрость, — от молодого поколения.
Сели за стол. Именинница, сияя, угощала гостя ржаными с луком лепешками своей стряпни… Лука и Григорий, не торопя Анисимыча расспросами, дали ему время поесть, а потом слушали его рассказ спокойно и с видимым равнодушием, будто он рассказывал о самом обыкновенном деле или то необычайное, о чем он говорил, случилось где-то за тридевять земель и в давние времена. Танюшка застыла с недожеванным куском лепешки во рту, когда в своем рассказе гость дошел до того, что мальчики схватились у конторы с казаками. Глаза у Тани потемнели, она шептала:
— Так их! Так их! Дяденька: а девчонки тоже на улицу выбегали?
— Натурально. Визгу было! Туда. Сюда. Хи-хи-хи! ха-ха-ха!
Запел гудок. Григорий и Лука ушли на работу. Анисимыч забрался на полати отсыпаться — идти было дальше днем опасно — по дорогам были разосланы разъезды с наказом поймать щербатого ткача. Приметы: ростом мал, широкоплеч, в кафтане, на голове картуз, в серых валенках.
2. Волк
Анисимыч проспал до вечера. Григорий и Лука уж со смены пришли: больше двенадцати часов.
— Жалко было будить. Лежишь — словно чугунная пушка… А знаю — сердит будешь, если не взбудить — говорил Лука: — итти тебе самое время…
— Ты что ж, Танюшка, меня не подняла раньше?
— Я, дяденька, сколько раз подбегала к тебе — ты и не дышешь — тихо-тихо лежишь: батюшки мои, думаю, не умер ли он…
Анисимыч полез с полатей и громко охнул:
— Ох! Ровно меня цепами молотили…
— Ничего: пройдешь верст десять — разломаешься…
Анисимыч сменил кафтан на полушубок брата, серые валенки выменил на черные, а вместо картуза надел мерлушковый треух. Простился с Таней и Григорием. Лука пошел проводить. Ночь накрывала темная, морозная. Прошли с версту молча. Анисимыч спросил: